Алексей Митрофанов - Повседневная жизнь русского провинциального города в XIX веке. Пореформенный период

Поначалу они только занимались в суздальских палатах, проживали же в обычных съемных городских квартирах. Эти квартиры оставляли желать лучшего — вот, к примеру, один из ревизских отчетов: «Из осмотренных… 13… квартир, в которых помещаются ученики от 3 до 20 человек, только 2–3 квартиры удовлетворительны, остальные или грязны, или сыры, или тесноваты, или душны, или находятся далеко от училища… обувь и одежда детей грязны, белье требует смены, дети спят на полу, по два и более человек на одном войлоке, войлок и подушка грязны… отсутствие обуви у детей ведет к пропуску уроков».

Впрочем, досталось и учебным помещениям: «Классные комнаты не отличаются чистотой. В октябре было в классах холодно. Вода для питья в ведрах с одним ковшом. Больницы при училище нет».

Последующие проверки обнадеживающими также не были: «Квартиры похожи на логовища и конуры… дети не слыхали слова «простыня»… сыпь, чахотка, паразиты… пища — пустые щи и каша… на квартире одного священника посылали детей за водкой».

Дело, впрочем, кончилось благополучно — в 1882 году было освящено новое общежитие при Суздальском училище.

Несмотря на бытовые трудности, семинария была престижной. Суздальское духовное образование, что называется, котировалось. Многие выпускники делали яркие карьеры — к примеру, Михаил Михайлович Сперанский. Да и обучение само не было столь обременительным. Дети читали латинские книжки, особенно интеллектуальных бесед не вели, развлекали себя всяческими невинными каламбурами — что-нибудь вроде nos sumus boursaci, edemus semper bouraci (дескать, мы бурсаки и все время едим бураки, то есть свеклу). В сравнении с учащимися прочих суздальских учебных учреждений, эти boursaci были в гораздо лучшем положении. Они, например, могли рассчитывать на более-менее гарантированное трудоустройство при обилии в городе монастырей и храмов.

А калужские семинаристы так и вовсе отличились — устроили бунт. Правда, не политический, а узкосеминарский — выступали против проведения переводных экзаменов. Семинаристы предлагали вместо этого подсчитывать оценки, выставленные каждому за «отчетный период» — и исходя из них либо переводить на следующий год, либо не переводить. Но главное другое — как они это предлагали. Держали руки поверх ряс в карманах брюк — а это запрещалось самым строгим образом. Садились в парке рядом с барышнями на скамейки! Катались в городском парке на карусли! На занятиях мычали хором! Запирались в классах и пускали там шутихи! Невиданное якобинство!

Впрочем, от подобных милых шалостей довольно быстро перешли к делам серьезным — спели «Марсельезу» и швырнули в голову городового камень. Тогда лишь руководство семинарии отреагировало и отчислило организаторов бесчинств. После чего бунт сам собой завершился.

Кстати, правила в калужской семинарии были довольно строгие. На сей счет существовал особый документ: «Лаврентьевскому архимандриту Никодиму иметь смотрение над Калужской семинарией в том,

1. чтобы учение происходило по утвержденному порядку.

2. надзирать за учителями, дабы в должности своей были рачительны и в школе, когда должно, а также и в церкви, в назначенные часы не отменно были.

3. чтобы отпуск семинаристов в домы, также представления об исключении неспособных из семинарии были с рассмотрением его — архимандрита.

4. сумму семинарскую принимать и содержать правящую префектовскую должность на определенные расходы, а чтобы оная порядочно была употребляема, архимандриту своим рассмотрением в оное входить.

5. ему же, архимандриту, наблюдать, чтобы бурсаки пристойно назначенной суммой содержаны были.

6. вновь семинаристов набирать правящему префектовскую должность с ведома архимандрита.

7. ему же, архимандриту, каждую треть экзаменовать семинаристов и каким кто окажется посылать рапорты.

8. если бы по всему вышеписанному оказался бы в чем непорядок, то ему, архимандриту, все отвращать; иного подлежит увещанием исправлять, а если бы за всем тем, что оказалось, что он собою исправить не может, о том нам представлять».

Тут и не захочешь — забалуешь.

В симбирской семинарии бунт зашел гораздо дальше. Один из ее учащихся писал о событиях 1905 года: «Наша семинария также присоединилась к всеобщему протесту. Нами была подана петиция с экономическими и политическими требованиями, которая осталась без ответа. В виде протеста во время перемен семинаристы открывали окна на улицу и пели революционные песни: «Марсельезу», «Варшавянку» и др. Городовые врывались в классы, закрывали окна и требовали прекращения пения, но не успевали они удалиться, как в других классах еще громче и дружнее начиналось пение. Среди учащихся начали распространяться прокламации с революционными лозунгами «Долой царя!», «Да здравствует учредительное собрание!». Неведомо кем и когда закладывались в печки «адские машины», которые ночью взрывались. Среди семинаристов старших классов начались аресты. В виде протеста учащиеся объявили забастовку. Семинарию закрыли, учащихся распустили по домам, многих уволили. Семинаристами был организован тайный стачечный комитет, была организована касса взаимопомощи».