Алексей Митрофанов - Повседневная жизнь русского провинциального города в XIX веке. Пореформенный период

Весьма своеобразно выглядел и кадровый состав того музея:

«— Тут инвалид в садике проживает, — сказал нам извозчик, подвезя нас к садику. — Инвалида-старичка спросите, и он вам все покажет!

Мы вошли в садик, стали приближаться к домику, выходящему на реку, и натолкнулись на старинную пушку петровских времен, а может быть, и древнейшую. Около пушки на перекладине висит медное било — доска, выкроенная в форме колокола. Тут же был и инвалид — старик без сюртука в ситцевом ватном нагруднике и форменной фуражке, который мел дорожки сада.

— Можно посмотреть домик? — спросили мы.

— Сколько угодно. Пожалуйте… Подождите малость. Я только за ключами схожу.

И старик, прислонив метлу к дереву, удалился в сторожку, помещающуюся невдалеке от домика между березами».

За неимением иных сотрудников музея пришлось прибегнуть к старому и доброму трюку с переодеванием: «Вернулся старик-сторож уже совсем в другом виде — в параде: на нем был форменный сюртук с нашивками на рукаве и с солдатскими регалиями на груди, в новом, топырящемся кверху картузе, и звенел ключами. Ключи громадные, фонтов по пяти весу и, наверное, самого Петра помнят.

— Пожалуйте, — сказал он нам торжественно, указывая на массивные двери.

— Много бывает посетителей? — задал я вопрос.

— Нельзя сказать… Но есть. Больше господа немцы.

— Какие немцы?

— Наезжающие которые ежели. Теперича они у нас по водопроводной части.

Звякнули ключи. Заскрипели на ржавых петлях двери — и вот мы в домике, где когда-то жил великий преобразователь России».

А вот экспозиция на Лейкина, опять же, не произвела особенного впечатления: «В домике нельзя сказать чтобы было много что осматривать: темная дубовая тяжеловесная мебель конца XVII столетия, витрины, очевидно, позднейшей работы, с поделками из кости и рога — работа самого Петра, старинные монеты, книги, две картины масляными красками на дереве, железная колчуга Петра, подсвечники, образцы минералов, половина мамонтового клыка и прекрасно сохранившиеся деревянные сундуки, окованные железом. Есть вещи, никогда и не принадлежавшие Петру. Так, с потолка висит бронзовая люстра с гранеными хрусталиками стиля ампир. Мы тотчас заметили это.

— Ну, а это вещь ведь не петровская, — сказали мы сторожу.

— Не могу знать-с. Чиновник один пожертвовал. Все равно вещь старинная».

И последний отрывок, говорящий о том, что проблема музейных буклетов и прочей туристической литературы «на память» существовала еще в XIX веке: «Все вещи прекрасно содержатся, не покрыты слоем пыли, как это часто бывает в музеях, и всем им имеется печатный каталог, в котором описан подробно и самый домик Мы хотели приобрести эту маленькую книжку, но у сторожа оказался всего только один экземпляр, который он бережно хранит в домике.

— Нельзя ли приготовить к вечеру? — спросили мы.

— Да нет больше, совсем нет. И у его высокородия нет, — отвечал он.

— Кто это его высокородие?

— А который заведует.

(Видимо, штат музея состоял все-таки не из одного, а из целых двух сотрудников. — А. М. )

— Так от чего же не печатают? Ведь это пустяки стоит, могли бы покупать.

— И многие спрашивают. Я только раз говорил его высокородию, что так и так, спрашивают, но вот не печатают».

Кстати, дело доходило до музея не всегда. Иной раз ограничивалось кратковременной выставкой. Так, например, случилось в 1887 году в городе Екатеринбурге, где состоялась Сибирско-Уральская научно-промышленная выставка. Причин для ее проведения было немало. Один из гласных думы, например, высказывался — дескать, выставка «привлечет значительное число посетителей, а самый город, не имея высшего учебного заведения, устроит музей, который будет иметь поэтому громадное значение». Другой же гласный добавлял: «Иностранцы интересуются Сибирью, говорят, что она богата, и что они приедут на выставку непременно, и тогда Екатеринбург будет на высоте своего величия».

Экспонаты выставки были самые разнообразные, вплоть до живых людей. Профессор Д. Анучин восторгался: «Всего интереснее были остяки (ханты. — А. М.) , из коих один называл себя христианином, но по-русски не говорил, а другой имел у себя кукол-богов, перед которыми и молился, но мог объясняться по-русски. У последнего была и жена, характерная представительница этого грязного и загнанного племени. В чуме имелись кое-какие вещи, стрелы, посуда, котелок, оленьи шкуры, грубые украшения и две-три характерных собачонки, белой шерсти, со стоячими ушами, вроде шпицев. На родине они помогают загонять оленей, четыре штуки которых, с санями и упряжью имелись и на выставке».