Анна Федорец - Савва Морозов

Он не мог целиком посвятить себя коммерции до тех пор, пока не пройдет последнюю, высшую, ступень образования. По-видимому, Тимофей Саввич решил, что образование сына необходимо продолжить, и Савва поступил в Императорский Московский университет. Взрослая жизнь затягивала его медленно, постепенно, и начало ее пришлось как раз на университетский период.

Юношеские годы Саввы Морозова проходили в атмосфере любви и взаимного уважения. Повседневная жизнь молодого коммерсанта мало чем отличалась от жизни светской молодежи из благородного сословия.

1870–1880-е годы — это эпоха, когда купечество в культурном отношении стремилось приблизиться к дворянству — иногда сознательно, иной раз — неосознанно, двигаясь «в фарватере» наиболее влиятельных людей из своего слоя. К. Т. Солдатёнков, В. А. Кокорев и П. М. Третьяков, начиная создавать свои художественные собрания (один — в конце 1840-х, другой — в начале, а третий — в конце 1850-х), натыкались на постоянное непонимание, считались чудаками, белыми воронами. Но время шло, и основанные ими картинные галереи, равно как художественные искания С. И. Мамонтова с его Абрамцевским кружком, сделали свое дело — купеческая элита не просто приобщилась к изящным искусствам, а стала его настоящим ценителем. Правда, и Третьяков, и Мамонтов старались придать этому приобщению русский оттенок, но их стремление не стало всеобщим. Несмотря на подъем собственно русского искусства, наряду с ним развивалось и влияло на умы другое мощное направление — европейское. Оно диктовало купеческой элите моду на европейский лоск, на образ жизни, приближенный к стилю давно и прочно европеизировавшегося дворянства. Коммерческая элита постепенно начинает тяготиться купеческими корнями и стремится к получению дворянских титулов любым путем: кто через женитьбу дочери, кто через пожертвования собранных им произведений искусства в пользу государства…

Показателен в этом смысле пример, приведенный художником, князем Сергеем Александровичем Щербатовым. Говоря об известном купце-меценате украинского происхождения П. И. Харитоненко, Щербатов вспоминал эпизод, врезавшийся ему в память: «Из роскошной гостиной с золоченой мебелью обюссон, через залу, где на изысканном вечере на эстраде, убранной цветами, танцевала прима-балерина Гельцер, Харитоненко, по желанию моего отца, раз провел его и меня к своей матери, никогда не показывавшейся в обществе. Сморщенная старушка, в черном повойнике, живой портрет Федотова или Перова, пила чай за своим самоваром в довольно скромной спальне с киотом и портретом рослого крестьянина в длиннополом сюртуке, ее покойного мужа, умнейшего сахарозаводчика и филантропа, создавшего все состояние Харитоненок. Не забуду этого впечатления и контраста, меня поразившего. В этом была Москва и два исторических момента ее жизни, две эпохи. Многое болезненное, несуразное, сумбурное, но любопытное и значительное объясняется этим контрастом, этим переломом, не органическим, но молниеносно быстрым, чреватым большими опасностями от перехода от одной установки жизни к другой. Новое поколение передового купечества вливалось в общественную жизнь, отрываясь от старого быта и традиций в погоне за культурой Запада, с подчас искренним стремлением к новейшим ее достижениям». [62] Щербатов С. Художник в ушедшей России. М., 2000. С. 43–44.

Купечество всё в большей мере теряло прежний облик, свои корни и нравственные ориентиры, но пока еще держалось на прочном хребте отцов — представителей того поколения, к которому принадлежал Тимофей Саввич. Минет малая толика времени, отцы уйдут в мир иной, и из среды их детей появятся Егоры Булычовы…

Художник, намереваясь написать портрет, первым делом намечает лицо модели, контуры ее фигуры. И только после этого принимается проявлять на полотне ее внутренний мир — через позу, мимику, жестикуляцию. Этот метод хорош не только в живописи, его удобно применять и при словесном портретировании. Прежде чем браться за краски и пытаться передать на холсте суть личности С. Т. Морозова, необходимо сделать карандашный набросок будущего портрета. То есть — описать его внешность. Ведь внешний облик есть продолжение облика внутреннего.

Савва Тимофеевич был некрасив. Говоря словами художника, князя С. А. Щербатова, «груб по внешности». [63] Щербатов С. Художник в ушедшей России. М., 2000. С. 41. Однако общаясь с кем-либо, он мог проявить бездну обаяния. Современники Саввы Тимофеевича в один голос говорили, что это был человек невысокого роста, крепкого телосложения, склонный к полноте, но очень подвижный и энергичный, обладающий восточным типом внешности. На лице его, обрамленном короткой бородкой, красовались задорные молодецкие усы, в глазах читались ум, проницательность, житейская сметка. Наиболее полное описание облика Морозова дает писатель, крупный деятель революционного движения Александр Николаевич Серебров (настоящая фамилия — Тихонов): «Он был похож на татарина: круглая, с челкой на лбу, коротко остриженная седеющая голова, реденькая бородка, хитрые монгольские глазки с припухшими веками. Шея короткая с поперечными складками жира… Руки у него короткие, веснушчатые, жесты мелкие и неожиданные». [64] Серебров А. Время и люди: Воспоминания (1898–1905). М., 1960. С. 183, 187. Те же черты подметил Максим Горький: «гладкая, коротко остриженная голова», «коренастый человек с лицом татарина»; [65] Горький М. Савва Морозов // М. Горький в эпоху революции 1905–1907 годов: Материалы, воспоминания, исследования. М., 1957. С. 12. «среднего роста, плотный, с лицом благообразного татарина, с маленькими, невеселыми и умными глазами». Марк Александрович Алданов уточняет: «Морозов был по крови чисто русский, но вид у него в самом деле был скорее монгольский». [66] Алданов М. Самоубийство: Исторический роман. М., 1993. С. 65.