Анна Федорец - Савва Морозов

Дело в следующем: Немирович-Данченко посчитал, что коммерсант покушается на его прерогативы, вмешиваясь в художественную часть. В начале февраля Владимир Иванович жаловался в письме Чехову, что ему приходится «часто ступать на путь компромиссов, в виде особых соглашений с Морозовым, который настолько богат, что не удовольствуется одной причастностью к театру, а пожелает и «влиять». Настоящая ссора началась в середине месяца, когда Немирович пригласил режиссера и антрепренера М. В. Лентовского «посмотреть артистов», а Савва Тимофеевич отменил это распоряжение со словами: «Позвольте-с, а вы ничего не будете делать целую зиму, и дело от этого будет страдать».

Владимир Иванович, обладая болезненным самолюбием, поставил ультиматум: участие Морозова в деле возможно только при условии четкого — и обязательно на бумаге — определения его функций. В феврале 1900 года (до 20-го числа) между двумя руководителями театра произошел обмен письмами. Станиславский в этом конфликте встал на сторону Саввы Тимофеевича: «Морозов и Вы не можете или не хотите спеться. Как видно, начнутся ссоры и недоразумения, а я буду стоять посередине и принимать удары… Без Вас я в этом деле оставаться не хочу, так как мы вместе его начали, вместе и должны вести… Без Морозова (тем более с Осиповым [398] К. В. Осипов — один из пайщиков МХТ. и К°) я в этом деле оставаться не могу — ни в каком случае. Почему? Потому что ценю хорошие стороны Морозова. Не сомневаюсь в том, что такого помощника и деятеля баловница судьба посылает раз в жизни. Наконец, потому, что такого именно человека я жду с самого начала моей театральной деятельности (как ждал и Вас). Нам ворожит бабушка, и если при таком ее баловстве мы не можем или не умеем устроиться, то всё равно из дела ровно ничего не выйдет… С Осиповым я рискую очень… Я не верю в их порядочность, в порядочность же Морозова я слепо верю. Я ему верю настолько, что никаких письменных условий заключать с ним не хочу, ибо считаю их лишними, не советую и Вам делать это, так как знаю по практике, что такие условия ведут только к ссоре. Если два лица, движимые одной общей целью, не могут столковаться на словах, то чему же может помочь тут бумага». [399] Станиславский К. С. Собрание сочинений… Т. 7. С. 167. Станиславский был прав: между директорами МХТ «точного разграничения функций, обязанностей, сторон деятельности… никогда не было, да и быть не могло. В этом была их сила, это же порождало и сложности». [400] Орлов Ю. Указ. соч. С. 41. Функции директоров театра, в том числе его основателей — Станиславского и Немировича, во многом пересекались и дополняли друг друга.

Обидчивый Немирович-Данченко не пожелал внять доводам Станиславского: «Инструкции необходимы безусловно. Без них я отказываюсь от предоставления больших прав Савве Тимофеевичу. Я его не так знаю, как Вас, чтобы вступать в общем деле в слепые отношения. С Вами я пойду куда хотите и на что хотите, мы столкуемся. Его я настолько не знаю, а рисковать свободой своей личности не могу. А если бы мы не сошлись в инструкциях, то я предпочту уговаривать всех пайщиков о новом взносе, искать новых, не знаю что… Но я хочу твердо определить права нашего нового компаньона». [401] Немирович-Данченко Вл. И. Творческое наследие… Т. 1. С. 328–329. Таким образом, уже в феврале шла речь о том, чтобы предоставить Савве Тимофеевичу новые полномочия. И они были предоставлены — на бумаге.

Всего через три дня после того, как Морозов стал единственным спонсором МХТ, 4 марта 1900 года, он был назначен одним из директоров МХТ. Его обязанности были черным по белому прописаны в договоре. Официально его пост именовался «Директор хозяйственной части Художественно-Общедоступного театра». [402] См.: Музей МХАТ. Ф. 1. Оп. 4. Д. 21. Собственно, обустройством театрального быта купец занимался и прежде, но теперь его служебный статус был четко закреплен. Таким образом, при помощи письменного соглашения конфликт исчерпался к удовольствию обеих сторон: Немирович-Данченко получил гарантии невмешательства в его часть дела, а Савва Тимофеевич — широкое поле деятельности, на котором он распоряжался единолично. С момента занятия директорского поста коммерсант всерьез занялся всеми вопросами, связанными с обустройством театрального быта, и развил на этом поприще бурную деятельность.

Летом 1900 года, после окончания театрального сезона, Морозов провел основательный ремонт театра «Эрмитаж», который МХТ по-прежнему снимал для спектаклей. Состояние этого театра оставляло желать лучшего. По свидетельству К. С. Станиславского, когда Художественный только-только въехал в это здание, оно находилось «в ужасном виде: грязный, пыльный, неблагоустроенный, холодный, нетопленый, с запахом пива и какой-то кислоты, оставшимся еще от летних попоек и увеселений, происходивших здесь… Вся обстановка… носила печать дурного тона… Предстояло вытравить из него дурной вкус, но у нас не было денег, чтобы создать в нем приличную для культурных людей обстановку. Все стены с их пошлыми объявлениями мы просто закрасили белой краской. Скверную мебель закрыли хорошими чехлами, нашли приличные ковры и устлали ими все коридоры, примыкающие к зрительному залу, чтобы стук шагов проходивших не мешал ходу спектакля… Но как ни чини старую рухлядь, ничего хорошего выйти не может: в одном месте починишь или замажешь, а в другом откроется новый изъян. Вот, например, в моей актерской уборной я стал приколачивать гвоздь, чтобы повесить полку на стене. Но стены оказались настолько ветхи и тонки (уборные были переделаны из простого сарая), что от ударов молотка кирпич выскочил насквозь и в стене образовалась дыра, через которую ворвался в комнату холодный наружный воздух. Особенно неблагополучно было с отоплением театра, так как все трубы оказались испорченными, и нам пришлось чинить их на ходу, притом в такое время, когда уже завернули морозы и пора было ежедневно нагревать здание. Этот изъян театра принес нам немало страданья и задержек в работе. Но мы не сдавались и боролись с препятствиями. А они были очень серьезны. Помню, в один из спектаклей мне пришлось отдирать от стены своей уборной примерзший к ней костюм, который предстояло тут же надевать на себя… Электрические провода также были в беспорядке и ремонтировались, вследствие чего репетиции происходили при огарках, почти в полной темноте. Каждый день открывал все новые и новые сюрпризы. То выяснялось, что декорации не помещались на сцене и надо было строить новый сарай, то приходилось упрощать мизансцену, постановку и самую декорацию ввиду недостаточности размеров сцены, то я должен был отказаться от полюбившегося эффекта ввиду несостоятельности сценического освещения и механического аппарата».