Георгий Сидоров - Сияние Вышних Богов и крамешники

От сказанного матерью мне стало страшно. До меня, наконец, дошло, что я имею дело с самым настоящим безумием. Не ментальным, а нравственного характера. Покойная бабушка была права. С людьми на самом деле происходит что-то неладное.

«Но в чём причина? — ломал я тогда голову. — Какая зараза разрушила до основания душу моим близким? Откуда она взялась и что она собой представляет? Наконец, почему эта напасть практически не действует на меня? Или может быть как раз всё наоборот? С ума начинаю сходить я, а они вполне нормальные? Поэтому и стремятся меня как-то образумить».

Невольно припомнился мне визит одной старой материной подруги. Она приехала ко мне по просьбе родных и сколько была в гостях, столько как попугай твердила:

— Покорись, покорись, Гера, маме! Покорись, тогда всё сразу станет на своё место… Если ты это сделаешь, то обретёшь удачу. Если нет, то будет тебе плохо, ой как плохо… Вспомни библейскую притчу о блудном сыне…

Я смотрел на уже немолодую, с виду, вроде бы умную женщину и не понимал, что она от меня хочет.

— Они что, мои отец с матерью, считают меня своим пленником? — спросил я её. — Только тогда они вправе требовать от меня покорности. А я, получается, в бегах, так?

От моих слов у материной подруги открылся рот.

— Как! — всплеснула она руками. — Как ты можешь так говорить? Они же твои родители?! А твоя мама, она самая удивительная женщина на свете! Лучше её я никого не знаю, поэтому ты должен её слушать.

— Ну и логика у вас! — рассмеялся я. — Поэтому я должен её слушать. И не жить той жизнью, какая мне нравится… А вас ваши дети сильно слушают? — спросил я её. — Они что, тоже живут по вашей указке?

— О моих детях речь не идёт! — в глазах женщины блеснула неприкрытая злоба. — Тебе известно, что старшая уехала в Ленинград, а младшая укатила в Междуреченск.

— И вы им тоже пишите по дюжине душеспасительных писем в неделю и посылаете парламентариев с требованием, чтобы они покорились? — посмотрел я на неё.

— Нет, этим я не занимаюсь. У них своя жизнь и я в неё не лезу. Но это мои дочери, а ты совсем другое дело.

— Какое другое?! — возмутился я. — Получается, что ваши дочери имеют право жить так, как они хотят, а я нет? Скажите, чем вас моя мать так расположила, что вы примчались ко мне, за тысячу километров, чтобы уговорить меня ей покориться?

От моего прямого вопроса гостья несколько сконфузилась. Но, овладев собой, заявила:

— Ты совсем не знаешь жизни, Гера. Мария Георгиевна, твоя бабушка, воспитала из тебя правдоискателя. Она сама была такой, вот и своего внука под себя сделала. Жизнь же заключается совсем в другом, Гера. Как мой покойный отец мне говаривал: нашла правду — клади её в карман, да поскорее! Понял о чём я? Будешь жить по правде, всегда «лапу сосать» придётся.

— А по кривде значит, нет?! Буду как сыр в масле, так?! — невольно обозлился я.

— О чём ты говоришь, Гера? Какая кривда? Если человек хорошо устроен, значит, он живёт по кривде? Главное в жизни, хорошо устроиться, чтобы не думать ни о деньгах, ни о завтрашнем дне… Ты что, не понимаешь, что мы тебе все добра желаем?

Я смотрел на подругу своей матери и не понимал, шутит она или говорит серьёзно. Хотелось верить, что шутит, что вообще весь её визит, это просто комедия. Но гостья и не думала меня разыгрывать. Она с упорством маньяка пыталась мне доказать, что главным в жизни человека должно быть материальное благополучие. Всё остальное: любовь, совесть, честь, благородство и знания никакого значения не имеют. Это пустые слова, которые «на хлеб не намажешь».

Я слушал её тираду и понимал, что передо мной ещё один сумасшедший. Точно такой же, как и моя мать. Её поразила та же зараза, что и многих других. Похоже, в молодости эта женщина была вполне нормальным человеком. Со слов гостьи, убеждал её в том, что правдой сыт не будешь, родной отец… Значит, ломка шла на уровне семьи, позднее эстафету перехватили жизненные обстоятельства. И я стал вспоминать, сколько замечательных парней и девчонок были превращены в моральных уродов своими же родителями.

То, что меня преследует сумасшедший дом, я не сомневался. Так оно и было. Только безумие несколько иного характера, не ментальное, а нравственное. Осознание того, что человеческий ум у многих людей обслуживает вырвавшиеся из-под контроля сознания животные инстинкты, угнетало.

На своём опыте и на опыте многих своих друзей, я понял, как действует механизм ломки: сначала сознание молодых, духовно неокрепших ребят, подвергалось воздействию в семье, а потом этим делом успешно занималось наше больное общество. Результат очевиден. В жизнь входил законченный приспособленец-обыватель, для которого деньги и вещи являлись существенной стоящей ценностью. Всё остальное он просто не замечал. Под такой механизм не подходила моя мать, но очевидно исключения только подтверждают правило. До меня дошло ещё с детства, что информационное воздействие может изменить сознание человека. Причём — тотально. До такой степени, что о белом он будет говорить, что это чёрное, и наоборот. Причина была ясна, не понимал я самого процесса.