Александр Васильев - Время до крестовых походов до 1081 г.

В представлении средневековой Западной Европы мусульманство также не было особой религией, но лишь одной из христианских сект, родственной по догматам с арианством. Даже во второй половине Средних веков Данте в своей «Божественной комедии» относит Мухаммеда к еретикам и называет его одним из «сеятелей соблазна и раскола» (Seminator di scandalo е di scisma. Inf. XXVIII, 31–36).

Обычно, в виде одной из главных причин поразительных военных успехов арабов в VII веке в борьбе с Византией и Персией приводится религиозный энтузиазм мусульман, переходивший часто в религиозный фанатизм, в полную нетерпимость. Арабы будто бы бросились на азиатские и африканские области, выполняя завет пророка, предписывавший обращение всего мира в новую веру, и одержанные арабами победы объяснялись религиозным воодушевлением, заставлявшим фанатиков-мусульман с презрением относиться к смерти и сделавшим, таким образом, их натиск непреодолимым.

Эта точка зрения должна быть признана ошибочной. В момент смерти Мухаммеда убежденных мусульман было немного; но и это меньшинство оставалось в Медине до окончания первых великих завоеваний; лишь очень немногие из них бились в Сирии и Персии. Громадное же большинство воевавших арабов состояло из бедуинов, знавших ислам лишь по имени, имевших в виду исключительно материальные, житейские выгоды и жаждавших добычи и необузданной вольности. О каком-либо религиозном энтузиазме с их стороны не могло быть и речи. Затем, первоначальный ислам был терпим. Коран прямо заявляет: «В религии нет принуждения» (II, 257). Известно терпимое отношение первоначального ислама к христианству и иудейству. Коран говорит о допущении Богом других религий: «Господь твой если бы захотел, сделал бы людей одной религиозной общиной» (XI, 120). Религиозный фанатизм и религиозная нетерпимость в исламе есть явление позднейшее, несвойственное арабской нации и объяснимое влиянием мусульман-прозелитов. Итак, вопрос о религиозном энтузиазме и фанатизм арабов-завоевателей VII века отпадает.

По новейшим исследованиям (например, Каэтани), настоящими причинами неудержимого натиска арабов были причины практического и материального характера. Бедная по природе Аравия не могла более уже удовлетворять жизненным потребностям арабов, которые, под угрозой нищеты и голода, должны были сделать отчаянную попытку спастись «из горячей темницы пустыни». Эти безысходные условия и объясняют ту всесокрушающую силу, с которой арабы ринулись на Византию и Персию. Какого-либо религиозного элемента в этом движении искать нельзя. [486] [486] L. Caetani. Studi di storia orientale. Milano, 1911, vol. I, p. 368.

Но если даже признать некоторую правильность только что приведенной точки зрения, то тем не менее одними условиями аравийской жизни нельзя объяснить военных успехов арабов. Причину последних надо искать также в условиях жизни византийских восточных и южных провинций, прежде всего перешедших в руки арабов, а именно: Сирии, Палестины и Египта. Выше уже неоднократно отмечалось все усиливавшееся недовольство этих провинций из-за религиозных мотивов. Будучи большей частью монофизитскими и встречая, особенно после смерти Юстиниана Великого, ярко выраженную неуступчивость центрального правительства в отношении их монофизитских убеждений, эти провинции готовы были отделиться от Византии и предпочитали очутиться под владычеством арабов, которые отличались религиозной терпимостью и для которых важно лишь было, чтобы новые подданные платили определенные налоги; религиозные же их верования мало интересовали арабов.

С другой стороны, православная часть населения восточных провинций была также недовольна политикой центральной власти из-за некоторых уступок монофизитам, особенно в VII веке. В связи с монофелитской тенденцией Ираклия Евтихий, арабский христианский историк Х века, говорил, что граждане Эмессы (Химса) называли императора «Маронитом (монофелитом) и врагом нашей веры», [487] [487] Annales, ed. L. Cheikho. – Corpus scriptorum Christianorum Orientalium. Scriptores Arabici, II, 5, 1.4. Латинский перевод – PL, t. CIX, col. 1088. а Белазури, арабский историк IX века, говорил, что затем они обратились к арабам, говоря: «Ваша власть и правосудие приятнее нам, чем та тирания и те оскорбления, которым мы подвергались». [488] [488] Baladhuri. Liber expugnationum regionum. Ed. M. J. de Goeje. Leiden, 1866, p. 137. Это, конечно, арабское свидетельство, однако оно точно отражает образ мысли православного населения. Кроме того, большая часть населения византийских областей Сирии и Палестины в своей большей части принадлежало к семитской расе и, главным образом, к арабской народности. Поэтому арабы-завоеватели в покоренной стране встретили единоплеменное население, говорившее на их же языке. По словам одного ученого (de Goeje), «дело, таким образом, не шло о покорении иностранного владения, дань с которого была бы единственной прямой выгодой, но о возвращении части отечества, изнемогавшей под чужеземным игом». [489] [489] M. J. de Goeje. Memoire sur la conquete de la Syrie. Leiden, 1900, p. I; С. Bekker. The Expansion of the Saracens – the East. Cambridge Medieval History, vol. II, p. 345. Помимо благоприятного для арабов настроения среди монофизитского населения вышеназванных провинций и племенного с ним родства, не надо спускать из виду, что Византия и ее войска после продолжительных, хотя в конце концов и удачных войн с персами, были ослаблены и не могли оказать свежим арабским силам надлежащего сопротивления.