Анатолий Абрашкин - Русский Дьявол

Установка на революции, определявшаяся в Коминтерне советским руководством, выступила в кризисные годы приоритетной: ради новых «революций и войн» и затевался «великий перелом». Выработка тактики грабежа крестьян под лозунгами о коллективизации и раскулачивании становилась задачей прикладной — насущной (и потому политически оправданной), но все-таки не главной. «Всеобщая мобилизация» крестьянского зерна и его продажа по заниженным ценам рассматривалась как способ подготавливания революционной ситуации. Цена перелома оказывалась настолько высока, что перед компартиями ставились заведомо завышенные цели, в высокоразвитых странах от них требовали ориентироваться на непосредственное установление диктатуры пролетариата без прохождения промежуточных этапов. Для коммунистов Германии это, в частности, исключило возможность союза с социал-демократами и совместного противодействия фашизму.

Выступая на апрельском пленуме 1929 г., Н. И. Бухарин заявил о совпадении важнейших позиций внутриполитического курса, осуществляемого сталинским большинством, начиная с 1928 г., со многими положениями троцкистской оппозиции. К 1929 г. на руководящие должности были возвращены видные троцкисты. Осудив троцкизм в 1926–1927 гг., партия по существу обратилась к основным его идеям в 1928–1932 гг. Политическая переориентация большинства ЦК (непонятная с точки зрения недавних внутрипартийной и коминтерновской дискуссий по поводу троцкизма) объясняется возрождением концепции мирового «революционного пожара». Победа западноевропейской революции связывалась с активной дестабилизирующей ролью СССР на мировом рынке, максимально возможным вывозом зерна, а следовательно, с насаждением левацких методов управления сельским хозяйством. Планы руководства партии естественно сопряглись с программой оппозиции, что и обусловило воссоединение непримиримых, казалось бы, противников. Точками сопряжения служило не только ненавистное отношение к крестьянству, но и желание подтолкнуть социалистические революции, пусть даже с помощью новых войн.

Для осуществления внутри- и внешнеполитических авантюр в 1929–1932 гг. были выбраны апробированные методы первых лет Советской власти. Сталинское правительство попыталось скопировать советскую внешнюю политику во время капиталистического кризиса 1920–1921 гг. В этот период по указанию правительства «Внешторг» распорядился о вывозе за границу русского зерна в количестве до 500 млн пудов, или 8,2 млн тонн (Шипунов Ф. Великая замятия. Наш современник, 1989, № 12). Продано оно было, надо полагать, по заниженным ценам, так что в результате нарушилась сложившаяся система цен в межгосударственной торговле. Вместо подготовки нового похода стран Антанты европейские правительства вступили в переговоры с Россией (Генуэзская конференция — апрель 1922 г.), дипломатической победой стал Рапалльский договор между РСФСР и Германией. Параллель с политикой времени коллективизации станет очевидной, если вспомнить о жутком голоде, последовавшем в обоих случаях после вывоза зерна из страны, и установлении дипломатических отношений с США в последний кризисный 1933 год.

Однако между двумя отрезками внешнеполитической истории есть и существенная разница. В 1920 г.

Россия находилась в политической изоляции, изнемогая от гражданских боев и разгула интервентов. Экономически страна истощалась лесной и золотой блокадой. Идея ответить на иностранные вторжения демпингом цен на внешнем рынке дала и долгожданный мир, и политическое признание. Совсем другая ситуация предшествовала сплошной коллективизации. 3 октября 1929 г. был подписан протокол о возобновлении дипломатических отношений между СССР и Англией, а в апреле следующего года — временное торговое соглашение. Кризис 1929–1933 гг. был глубже и разрушительнее предыдущего, установившиеся экономические связи между странами рвались как никогда быстро. Централизованная экономика СССР могла эффективно использовать противоречия капиталистических государств. Восстановленное к 1928 г. сельское хозяйство могло при разумной политике не только привольно питать страну, но и сравнительно безболезненно дать средства на индустриализацию. Реальные действия правительства выглядят, таким образом, преступной авантюрой.

Есть одна хорошо проверенная временем примета: если российского лидера хвалят на Западе, то это верный знак, что ничего хорошего для своих соотечественников он не делает. Так вот, в 1929–1933 гг. необычайно вырос международный авторитет Сталина. Беседу со Сталиным 13 декабря 1931 г. немецкий писатель Эмиль Людвиг начал с вопроса: «… допускаете ли Вы параллель между собой и Петром Великим? Считаете ли Вы себя продолжателем дела Петра Великого?» Писатель как бы подсказывал Сталину, с кого ему следует брать пример. Но в это время Сталина справедливее было бы сравнивать с библейским Иосифом, предсказавшим 7 нэповских лет изобилия и 7 последующих годов голода, в течение которых он дочиста обобрал коренной народ.