О Рогова: Богдан Хмельницкий

- А где он теперь? - осведомился Лопухин.

- Да в Чигирине, - со вздохом ответил Тетеря. - Не везет ныне нашему батьку. Трех лет не прошло, как любимую жену схоронил, а теперь старшего сына хоронит.

- Что ты говоришь? - с участием спросил посол. - Разве он овдовел?

- И овдовел и снова женился, - отвечал полковник. - У нашего батька все скоро делается, и полгода не вдовел.

- На ком же он женился? - спросили послы.

- На сестре нашего полковника Золотаренко. Эта, не то что вторая его жена. Та была белоручка, панского рода, а эта настоящая казачка. Она нашего батька в руках держит и до горилки его не всегда допускает.

Послы засмеялись.

- А с чего же его сын умер? - спросил Бутурлин.

- Да разве вы не слыхали? - с удивлением спросил он полковников. - Он за тестя своего сражался, там и убит. Сюда привезли мертвого; гетман встречал на дороге.

- Вот какие дела! - покачивая головой, проговорил со вздохом боярин и перекрестился. - Ну, царствие ему небесное! Славный был воин. Слышал я, как он по пути в Молдавию на гетмана Калиновского напал.

- Да, жаль хлопца! - проговорил полковник. - Мог бы еще долго жить и гетмановать.

- А что, разве Богдан Михайлович не крепок здоровьем? Он, кажется, еще мужчина в цвету.

- Не то, чтобы не крепок, а прихварывает.

- Может и нечисто дело? - вполголоса проговорил Бутурлин. - На вашего гетмана многие зубы точат. Слышали и мы, как ему князь Радзивилл зелья подсыпал.

- Бог его ведант, - задумчиво отвечал полковник. - Мало ли лихого народа на свете.

В углу за небольшим столиком сидели молодой казацкий полковник и русский боярин из свиты Бутурлина. Полковник был наш старый знакомый Довгун; только он в последние три года сильно переменился, возмужал, отрастил длинные полковничьи усы и молодецкий чуб.

- Вот где привел Бог встретиться! - говорил он рыжему, рябоватому своему собеседнику, с наивным удивлением рассматривая его богатую одежду. - Как же ты, Никита, в бояре-то попал?

- Да так, на Сечи мне стало жить неспособно, я и уехал в Москву, а там уж недолго выслужиться было, батюшка царь Алексей Михайлович очень меня любит; вот ныне и пожаловал в бояре.

- Да за что он тебя в бояре-то пожаловал?

- За особые заслуги! - с улыбкой отвечал бывший запорожец. - Мой совет теперь русскому царю нужен. Как задумал царь взять под свою державную руку Украину, он и стал советоваться с надежными людьми. Вот тогда-то я в милость и попал. Живут при московском дворе два грека, Иван да Илья. Я с ними еще раньше на Запорожье был знаком. Они меня и представили батюшке царю; с тех пор я в гору и пошел.

- А хорошо живется в Москве? - спросил Довгун.

- Как тебе сказать: живется недурно, если только умеючи пристроиться. Казаков теперь много бежит к нам из Украины. Всем им места хватает, и никто из них назад не ворочается, значит, живется не худо. А ты как?

- Да вот подумываю и я к вам на московскую землю переселиться.

- Что так? Я слышал, ты в чести у пана гетмана.

- Был когда-то в чести, - угрюмо проговорил Довгун. - А нынче уж больно трудно с ним ладить. Побратимствует с татарами, слушает своего полячишку-писаря, а нас, казаков, и знать не хочет. Нынче даже не велел ехать с ним на похороны Тимоша. "Не надо, говорит, и без тебя там казаков довольно". А, ведь, знает, я с Тимошем товарищ был. Вот женюсь да и уеду от него.

- А на ком ты женишься-то?

- На Катре.

- Это на той девушке, из-за которой тебя на Сечи чуть было не повесили? - спросил Никита, усмехаясь. - Уж ты на меня, братец, не посетуй, - прибавил он. - А я на тебя никакого зла не держу за батоги. Если бы не ты, мне бы никогда не попасть в Москву.

- Это кака так? - удивился Довгун.

- Да мне за батоги, да за тебя никто в Сечи проходу не давал, я и утек оттуда. Вышло, что ты первый зачинщик моего счастья, - прибавил он, смеясь. - Если задумаешь собраться в Москву, спроси только боярина Никиту Ивановича Кустарева. А я для тебя сделаю все что, могу.

- Спасибо, товарищ! - отвечал Ивашко. - Вон ваше бояре из-за стола поднимаются; теперь пойдет прощальное угощенье, надо и нам к остальным присоединяться.

Целую неделю прожили бояре в ожидании гетмана; только в день Крещения, 6-го января, он, наконец, приехал. Бояр он встретил ласково, с достоинством и, когда они стали торопить его принятием присяги, ответил им:

- Я сам рад покончить поскорее с этим делом. Вот только семейное горе задержало. Послезавтра мы назначим генеральную раду и присягнем милостивому государю московскому.

Поздно вечером зашел к гетману Довгун и, низко поклонясь, сказал: