Лев Гумилев: Хунну в Китае

А ведь в Степи могли бы создаться поэмы-патетичнее «Илиады», мифы-фантастичнее «Эдды», рассказы-не хуже «1001 ночи». Если по условиям климата не могла развиваться архитектура, развились бы ювелирное искусство и аппликации. Нет никакого основания думать, что письменность не может распространяться среди кочевников: грамотность была уже в VIII-IX веках широко распространена среди тюркютов, уйгуров и кыргызов; хунны не составили бы исключения. Могла бы развиться философия, народились бы естествознание и история, если бы не кровавый разгром, погубивший гениев в утробах матерей.

У хуннов были все предпосылки для перехода к мирной жизни: китайские эмигранты насадили в Степи земледелие, согдийские-художества и ремесла, турфанцы-торговлю.

Разумеется, для того чтобы посеянные семена дали всходы, нужно было время, а его-то у хуннов не оказалось.

Итак, если быть справедливыми, мы должны оплакать тот час, когда последний хуннский шаньюй упал, израненный, с боевого коня и, подхваченный верными сподвижниками, умчался в никуда. Он сражался за неосуществившуюся цивилизацию с предателями (южными хуннами), захватчиками (китайцами) и жадными дикарями (сяньбийцами). И нет никаких оснований по одичавшим западным хуннам IV века судить об их рыцарственных предках.

Трехсотлетняя обскурация в Восточной Азии наступила не благодаря, а вопреки деятельности хуннов.

Несмотря на очевидность того, что культуру любого народа нелепо оценивать с позиций его противника, обаяние аутентичного источника держало многих историков в тисках китайских представлений и характеристик. Отсутствие у хуннов и других кочевников письменности привело к тому, что китайским летописям нечего было противопоставить. Однако в руках историка, вооруженного этнологической методикой, имеется мощное противоядие тенденциозным трактовкам, прошедшим сквозь века,-логика событий и понятие о структуре этногенетических процессов. Избыточная энергия живого вещества в замкнутой системе, в нашем случае этносе, ищет выход. Она ломает установившиеся социальные перегородки, заставляет этнос вступать в контакты с соседями, расширяться и наконец, израсходовавшись на свершения, приходит в равновесие со средой, вследствие чего сама система исчезает. Этот процесс становления державы Хунну был прослежен нами в деталях [26], а интерпретация его была сделана на основе принципов, которые сформулированы только десять лет спустя [27]. Любопытно, что книга выдержала жесткую критику со стороны китаистов, но полемика велась лишь по частным вопросам техники пользования переводами [28]. Основная же, синтетическая часть работы не вызвала у многочисленных рецензентов сомнения [29].

Для этнолога история хуннов интересна как пример невоплощенных возможностей и как вариант нарушенного процесса этногенеза, когда вместо цивилизации возникает либо обскурация, либо этническая (не всегда физическая и тотальная) экстерминация.

В эпоху, избранную нами для изучения, тема исторического развития осложнена проблемой этнических контактов. В Северном Китае хунны представляли этническое меньшинство, да еще разбавленное инкорпорированными разноплеменными кулами. Сталкиваться же им приходилось не только с китайцами, но и тибетцами, сяньбийцами, табгачами и аборигенами Северо-Западного Китая, более древними, нежели сами китайцы. Все эти народы весьма разнились между собою и к хуннам относились по-разному. Насколько важна эта проблема, будет видно из описания хода событий и их последствий.

Первичные сведения получены из переводов китайских хроник, но, хотя переводы сделаны добросовестно, сами хроники-источник сверхсложный. По поводу китайской исторической литературы В.П. Васильев вполне основательно написал: «С первого взгляда на полное собрание китайской истории можно подумать, что в ней уже все сделано и что знающему китайский язык стоит только читать многотомные сочинения и извлекать из них машинально сведения, но на деле оказывается совсем не то; кроме странного расположения, которое заставляет занимающихся перебирать все сочинения для того, чтобы получить полное понятие об одном каком-нибудь отдельном событии, кроме утомительного труда, кроме постоянного критического напряжения, которое, однако ж, может открыть истину только при полном изучении предмета, историку, сверх того, постоянно представляются вопросы, которым он напрасно ищет разрешения, постоянно встречает он искажения, пропуски...» [30].