Лев Гумилев - Хунну в Китае

Как у всякого обладателя гарема, у Ши Ху было много детей. Наследный принц Ши Суй в жестокости превзошел даже своего отца. Его любимым развлечением было пригласить на пир наложницу, которая пела, играла на лютне или плясала перед гостями, после чего их угощали... ее мясом, украшенным ее отрезанной головой [150].

Ши Ху, сам человек деловой, давал сыну разные поручения, но тот постоянно их проваливал, за что отец порол (да-да, порол!) сына ремнем. И это повторялось не реже трех раз в месяц.

Наконец после очередной порки Ши Суй сказал своим слугам: «Ремесло министра неблагодарно; лучше поступить, как Модэ» (т.е. убить отца) [151]. Слуги, склонившись, промолчали, т.е. согласились. Царевич притворился больным, надеясь, что отец навестит его. Тот действительно пришел к сыну, но буддийский монах Будда Жанга, человек, обладавший огромной интуицией, а может быть, и информацией, посоветовал государю не входить одному в покои сына. Ши Ху сначала не придал словам монаха значения, но по дороге вспомнил их и вместо себя послал одну из своих амазонок справиться о здоровье сына. Тот, решив, что заговор раскрыт, не сдержал гнев и отрубил посланнице голову. Тогда все действительно раскрылось. Ши Ху казнил 30 вельмож, 26 жен и детей царевича и наконец его самого. Трупы казненных были изрублены в крошево и зарыты все вместе в землю, а не в специальные могилы. Наследником был назначен принц Ши Сюань [152]. К счастью для красивых китаянок, людоед погиб в 337 г., а не позже [153].

В этой грязной истории примечательно полное отсутствие принципов и идеалов, патриотизма и заботы о судьбе государства. Вместо этого — эгоизм и ничем не сдержанные рефлексы. Такими стали внуки освободителей своего народа.

Ши Сюань числился наследником десять лет и показал полное отсутствие каких-либо способностей. Наконец Ши Ху решил заместить его другим сыном. Наследник пронюхал это и уговорил двух своих приближенных убить брата — будущего наследника, а на себя взял убийство отца. Осенью 347 г. заговорщики убили принца и ждали у его трупа появления императора, но того отговорили идти на место еще не раскрытого преступления, и он избежал кинжала своего сына.

Вскоре преступление было раскрыто. Ши Сюаня подвергли пыткам, а потом вместе с девятью членами его семьи сожгли в присутствии императора. Маленький внук императора, очень любивший деда, схватился за его пояс и, рыдая, просил его не убивать. Дед, плача, закрыл лицо рукавом, но не отменил приказ. Пояс Ши Ху лопнул, и мальчика бросили в огонь. Потом пепел казненных рассеяли перед воротами столицы под ноги прохожих [154].

Такова была жизнь привилегированной части того общества, которое создали хуннские кулы при поддержке китайских ренегатов. В роскошном дворце, где стены были украшены рельефами, черепица кровли лакирована, гирлянды золотых колокольчиков свисали с крыши, а колонны были покрыты серебряными пластинами, ни один человек ни минуты не был спокоен за свою жизнь.

Ничего похожего не было в юртах степных хуннов, да и сами китайцы не жили в таком аду. И там и тут существовала хоть какая-то этика, понятия о честности, верности, долге. Этические представления хуннов и китайцев очень разнились между собою, но они были четко очерчены и формировали поведение тех и других. Но стоило их объединить, как они просто исчезали, вытеснив друг друга, а с ними испарились даже родственные чувства и элементарное сострадание, от чего проиграли все — и побежденные, и победители. Могучая и обширная империя Младшая Чжао оказалась хищной химерой, пожиравшей своих создателей наравне со своими врагами. И даже всемогущий император Каменный Тигр [155]не выдержал воплей сжигаемого внука: от нервного потрясения он сильно заболел... Ведь он был не только императором, но и человеком. И тогда началось!

Пусть не покажутся читателю нарочитыми принятые нами названия глав. События IV века в обобщенном виде и в самом деле напоминают разгорающееся пламя, которое, будучи раздуто ветром, превращается в пожар. И вот с востока подул тайфун и понес сяньбийскую конницу на Срединную равнину; на юго-западе, в лесистых ущельях Шэньси и Сычуани, зародился ураган, взметнувший дисские племена тангутов; с амдосских нагорий вихрь понес отряды тибетских всадников с длинными копьями; в широкой степи возник буран из табгачских косоплетов; а в сердце империи Чжао закружился смерч китайского национализма, ненависти и презрения ко всему инородному. Ветры раздули зажженный хуннами огонь, и языки пламени опустошали страну от Ляодуна до Кукунора до тех пор, пока не сгорело все, что могло гореть. На несчастную землю лег пепел, но постепенно сквозь него стали прорастать побеги новых, дотоле невиданных трав и цветов. На смену Древности пришло Средневековье. А на привычном «академическом» языке это будет выглядеть так: «Одни племена за другими, то с севера, то с северо-востока, то с запада вторгались в Китай, и вчерашние грозные победители становились жертвой новых завоевателей. Победы одних неизбежно влекли к новым кровавым столкновениям, и все это происходило на землях, возделанных трудом многочисленных поколений китайцев» [156]. Эта характеристика, по необходимости краткая, естественно, не дает ответа на ряд вопросов. Зачем племена шли на верную гибель? Почему их терпел китайский народ? Каким образом сильные державы становились добычей малых племен? Все это надо объяснять в любом случае.