Михаил Чванов - Загадка штурмана Альбанова

Может, он все-таки принес почту?..

— А Альбанов был у Брусиловых? — спросил я.

— Да, был, — Ирина Александровна осторожно положила последнее письмо на край стола. — Даже несколько раз. У всех о нем сложилось впечатление как о порядочном и интеллигентном человеке. Конечно, какая-то настороженность к нему была: сам пришел, они остались… Он, как мог, старался успокоить, говорил, что у «Св. Анны» все шансы в скором времени выйти на чистую воду…

— Тут еще вот что, — добавил Лев Борисович. — Конрад настойчиво избегал встреч с Брусиловыми. Ему несколько раз писали, приглашали, но он под всяческими предлогами избегал встреч. Так ни разу и не пришел. И вообще, как известно, он упорно отмалчивался, когда его кто-то расспрашивал об экспедиции.

— А Альбанов?

— Альбанов охотно и довольно подробно рассказывал, но деликатно уходил в сторону, когда речь заходила о причинах конфликта. Говорил, что их и не было, все складывалось из несущественных мелочей, осложненных болезненной раздражительностью… Тут невольно складывается впечатление, что не наказал ли Альбанов Конраду строго-настрого молчать, как бы тот нечаянно о чем не проговорился. Или не случилось бы каких разногласий в рассказах. Все-таки что-то случилось на шхуне. А что?.. — Лев Борисович развел руками. — В 1936 году мой дядя, Сергей Львович (брат Георгия Львовича), — он жил в Архангельске и преподавал в техникуме, — взял и поехал сам к Конраду, который тоже жил тогда в Архангельске, в Соломбале. Тот сначала немного растерялся. А потом, вспоминая, они выпили. Конрад пошел провожать Сергея Львовича, вызвался сам перевозить через рукав Двины там, что ли. Ну и вот, посередине с ним случилось что-то вроде алкогольного затмения. Ему вдруг померещилось, что на корме лодки сидит не Сергей Львович, а Георгий Львович. И он стал сбивчиво бубнить: «Георгий Львович, это не я стрелял, не я…» Но потом снова пришел в себя и замкнулся. О чем он бубнил? Что имел в виду? Может, это каким-то образом относилось к конфликту между Георгием Львовичем и Альбановым?.. Сергей Львович через какое-то время снова поехал к нему в Соломбалу, но ему сказали, что Конрад уехал в деревню.

— Мне кажется, не стоит особенно-то принимать всерьез рассказ Сергея Львовича, — осторожно добавила Ирина Александровна. — Во-первых, он тоже был, мягко говоря, навеселе. А отчасти тут, может, сыграла родственная настороженность. Мало ли что мог иметь в виду Конрад! Да так ли именно он говорил. Неясного, конечно, много, но подозревать в чем-то Альбанова, мне кажется, нет никаких оснований. Да, тут какая-то загадка с письмами. Но ведь они на самом деле могли погибнуть во время этого страшного перехода. Что касается его конфликта с Георгием Львовичем, мне кажется, он довольно ясно и деликатно объяснил это в своих «Записках…». И, наверное, ему неприятно было лишний раз вспоминать, и тем более рассказывать, о касающихся только их двоих или троих деталях. Что же до самого Георгия Львовича, характер у него, по всему, был далеко не легкий. Если даже судить по его матери. Женщина она была замечательная, но характер у нее был совершенно несносный…

Невероятно уставший и даже немного подавленный от избытка впечатлений, я возвращался в гостиницу. Я знал, что о многом забыл спросить, многое упустил, может, даже самое важное, но теперь уже поздно: Ирина Александровна через полчаса уезжала на дачу — она приезжала только на встречу со мной, и возникшие вопросы я смогу задать ей только осенью. Но черный червь сомнения больше не глодал меня. Более того, мне было даже немного стыдно за когда-то проявленную слабость. Да, писем он не принес. Но он мог бы соврать в своих «Записках…», что почту потеряли беглецы или что она погибла вместе с Луняевым, — поди проверь. В конце концов он мог бы вообще скрыть, что между ним и Брусиловым были какие-то стычки, да мало ли как можно было объяснить уход с судна… Мне было ясно главное: причина трагедии экспедиции в той простой и страшной вещи, которую мы теперь называем психологической несовместимостью. Она, словно раковая опухоль, медленно, но необратимо разрушала собранный по принципу случайности экипаж «Св. Анны». Зачем далеко ходить. Возьмите пример арктической экспедиции — на лыжах к Северному полюсу под руководством Дмитрия Шпаро. Десять лет они притирались друг к другу, десять лет! И то случались стычки. Десять лет, в результате которых Шпаро мог сказать: «Мы относились друг к другу не просто хорошо, а нежно». А тут: люди и познакомились-то, по существу, уже во время экспедиции. И, наверное, даже неэтично подозревать в чем-то Альбанова, нашедшего простой, безжалостный для себя и, вероятно, единственно возможный способ покончить с этой несовместимостью. Или, как об этом точно и жестко сказал в свое время Валентин Иванович Аккуратов: «Обреченность того похода одиночки по страшному в своем коварстве льду океана они понимали оба. Это было приговором к смерти, но, ослепленные гневом, другого выхода они не видели». Нет ничего проще и безнравственней объяснять, чем более судить поступки людей, полтора года находящихся в ледовом плену на грани жизни и смерти, комнатной логикой, когда тебе ничто не угрожает. Все дело в обыкновенной психологической несовместимости, осложненной болезнями и неведомым будущим, И, разматывая загадочный клубок этой несчастной экспедиции, может, даже неэтично пытаться до конца разгадывать мелочные детали этих ссор, все равно к главному мы ничего не добавим. Разумеется, Альбанову было неприятно вспоминать об этих горьких минутах, и, разумеется, задним числом он чувствовал себя виноватым — и казнил себя, и снова все перебирал в своей памяти, и снова казнил себя, даже, может, в том, в чем совершенно не был виноват.