Александр Шубин - Диссиденты, неформалы и свобода в СССР

Подкоп под официальную историософию вели даже исследователи древности. Их давно не устраивала «пятичленка» общественно-экономических формаций, когда за первобытно-общинным строем следовал рабовладельческий способ производства, за ним — феодальный, капиталистический и коммунистический. Изменения в этой схеме могло поставить под сомнение «научное обоснование» перехода от капитализма к коммунизму. Но с рабовладельческим строем возникли проблемы. Накопление исторического материала все яснее доказывало — рабы, которые, согласно Энгельсу, считались основным эксплуатируемым классом древних обществ, почти нигде не составляли большинства населения. Особенно это касалось Востока. Там рабы как меньшинство встречаются и в древности, и в средние века, и в новое время. Самым многочисленным классом в древности было крестьянство. Его эксплуатировало с помощью налогов и поборов … государство, иерархия чиновников. При этом Маркс в середине прошлого века обмолвился, что это был такой особый Азиатский способ производства.

Мнение Маркса совпало с желанием историков пересмотреть теорию Энгельса. В 1965 г. развернулась дискуссия, которой открыто продолжалась несколько лет. Плюрализм по этому фундаментальному вопросу марксистской теории достиг возмутительных размеров: эксплуататором должен был быть частный собственник, но частная собственность в древневосточных обществах находилась в зачаточном состоянии.

Наиболее решительно настроенные участники дискуссии выступили с опровержением самого принципа последовательной смены формаций. Страны Запада и Востока проходят разные формации: «Достаточно поверхностного сравнения так называемого раннерабовладельческого общества Междуречья и так называемого феодального общества Камбоджи, чтобы обнаружить, что в их структуре больше сходства, чем (соответственно) между этим „рабовладельческим“ обществом и античным рабовладением, феодальным обществом Европы и так называемым феодализмом Камбоджи, Таиланда и т. д.» — утверждал «азиатчик» Седов. Из этого высказывания следуют интересные выводы. В Азии господствовал, а возможно, и продолжает господствовать, способ производства (для марксистов это коренное понятие), которого не было в Европе. Главным эксплуататором в этих «азиатских» условиях является государство, а эксплуатируемыми — крестьяне. Если учесть, что СССР гораздо больше похож на эту модель, чем на марксовы прогнозы о коммунизме, то становится понятным, какие идеологические последствия могли заметить в этой дискуссии партийные идеологи.

Оппоненты «азиатчиков» увидели в этом повороте дискуссии иную опасность — теория формаций летела в тартарары. Если прохождение через большинство формаций становится необязательным, значит, необязательна и стадия социализма. В таком случае труды многочисленной братии ученых пришлось бы коренным образом пересматривать. И вот в поисках компромисса между марксизмом и реальностью сторонники традиционной концепции «рабовладельческого способа производства» пошли дальше своих бунтующих оппонентов: «Если будет признано, что классовое общество, в котором есть рабы и частная собственность на землю, в котором основную часть угнетенных составляют общинники, эксплуатируемые посредством государственных налогов, — что такое общество надо называть „азиатским“, то тогда я „азиатчик“ — заявил сторонник концепции рабовладельческого строя В.Н. Никифоров [423]. Тем самым был сделан намек на то, что и в европейских „рабовладельческих“ обществах рабы не составляли большинства эксплуатируемых. Мол, чего вы, „азиатчики“, кипятитесь — формация на Востоке и на Западе была одна, только несколько странная — эксплуатируемых классов несколько, причем одним из основных эксплуататоров было государство. „Как государство?! — воскликнуло государство, — Это я-то могу быть эксплуататором?“ Партия взяла курс на сворачивание подобного рода обсуждений, и они постепенно затихли, хотя и не совсем. Неприятие концепции рабовладения обнаруживалось в научных трудах, о нем говорили в студенческих аудиториях.

Автор „Нового мира“ философ М. Лифшиц называл этот журнал в период редакторства Твардовского „дыра в заборе“ [424]. Эдакий канал свободы. Но „Новый мир“ не одобрял любое вольномыслие, и в отношении, скажем, почвеннических исканий выступал в качестве защитника пролетарского интернационализма. Логичнее характерное для того времени восприятие журнала как штаба „партии“ прогрессистов. Но сами прогрессисты были уже не столько партией, сколько коалицией. В той части общества, которая зачитывалась „Новым миром“, усиливалось размежевание на демократов и либералов.