Александр Шубин - Диссиденты, неформалы и свобода в СССР

Ситуация стала существенным образом меняться, «ХХ съезд» приобрел второе дыхание с началом Перестройки. Съезд стал ее естественным предшественником и той опорой, с которой начинал свое развитие горбачевский ревизионизм. Но стоило приоткрыть крышку политического плюрализма, и выяснилось, что за тридцать лет в стране вызрел идейный спектр, для которого и ХХ съезд — «пенсионер союзного значения», которому пора на покой.

Первая половина ХХ века была литературоцентричной. Образованная публика европейских стран жила текстами и искала в них истину. Но поскольку научный текст труден и скучен, публика обращалась прежде всего к художественным произведениям. А в условиях диктатур, державших в руках подавляющее большинство населения планеты, художественная литература была лучшим средством намекнуть на ту правду, которую нельзя сказать прямо. Говорить правду в глаза власти было опасно и в странах, считавшихся демократическими (по крайней мере до 60-х гг.). Художественная литература превратилась в царицу умов, и только набиравший силу кинематограф напоминал о временности земных царств.

Во второй половине века кинематографический образ все сильнее овладевал массами в силу своей доступности. Но поход в кино и театр — это большое дело, а книга — всегда под рукой. Только внедрение цветного телевидения к большинству семейный очагов позволило постепенно оттеснить литературу с господствующих позиций культуры.

В то время, о котором идет речь, даже фильмы были отражением литературных сюжетов и литературной борьбы. Мыслящий человек смотрелся в литературу как в зеркало. Литературные образы были языком элиты — и интеллектуальной, и властной. Именно поэтому власть внимательно следила даже за малотиражными изданиями, потому что знала — правду в них будут вычитывать внимательнее, чем в массовых тиражах «Правды».

Еще во времена Белинского роль партий в России играли журналы. Так было в середине XIX века, так было и в середине ХХ-го. Между этими эпохами было все — и разгул демократии с многопартийностью, и полное официальное единомыслие. Но вот ледяной идеологический монолит стал таять, и в сумраке неясных границ между разрешенным и запрещенным началось противоборство прогрессистов и охранителей.

Во времена Сталина общество устало от того, что по всем вопросам может быть только одна точка зрения. Прогрессисты убеждали «верхи», что идеологически безупречные произведения, ничем не отличающиеся от выверенных доктринальных формул, не интересны для читателя. Его интересуют не ходульные святоши, а человеческие страсти, психологические коллизии. Хрущев был восприимчив к таким аргументам. Население нужно увлечь, мобилизовать, а для этого литература должна быть «интересной». Развернулась критика «лакировщиков», изображавших жизнь как бесконфликтную и идеальную.

«Оттепель» стала необратимой после ХХ съезда, но первая капель явилась уже через несколько месяцев после смерти Сталина. В кремлевских кабинетах еще обсуждали, кого из вчерашних товарищей нужно поставить к стенке, а творческие умы принялись прощупывать, не возникло ли новых возможностей для вольномыслия. Ну хоть крошечного. Для начала годилась любая проталина в ледяной корке.

А проталин было несколько. Новая аграрная политика Маленкова позволяла сказать несколько жестких слов о положении в деревне. 20 июля 1953 г. в «Правде» публикуется очерк В. Овечкина «На переднем крае» из цикла «Районные будни». Страна увидела, что теперь и партийный орган признает общеизвестное — деревня живет совсем не так, как показано в помпезно-радостном фильме «Кубанские казаки». Здесь рядом и вторая проталина — поход против лакировщиков. Генеральный секретарь Союза писателей (СП) А. Фадеев даже сравнивал это ортодоксальное течение с официально проклинаемым формализмом. По мнению немецкого исследователя В. Эггелинга, Фадеев пытался таким образом «привести к общему знаменателю все партийные постановления и директивы, имевшие силу на тот момент» [69]. Но мысль Фадеева глубже. Формализм и «бесконфликтность» были двумя способами уйти от реальности ради концепции. А потребности как государства, так и литературы требовали соединения концепции и реальности. На том стоял социалистический реализм.

А раз у литературного процесса сохранялись две стороны, то оставалось и место для легального разномыслия. В реальности можно было находить разные стороны, в том числе и теневые, а в идеологии — разные оттенки красного, доходящие в своем развитии и до розового, оранжевого, коричневого и фиолетового.