Александр Шубин - Диссиденты, неформалы и свобода в СССР

Там, где человек осознает свою несвободу, возникает противоборство. Человек так устроен, что несвобода его тяготит. Лучше уж не знать о ней. А узнал — и поневоле начинаешь прощупывать — где несвобода начинается, и нельзя ли расширить свободу.

Стоит ослабить пресс репрессий — искатели свободы начнут находить друг друга. Не потушишь огонек — сбегутся на него из темноты другие со свечками, разложат костер. Вот дилемма для властей: и хорошо, когда люди у костра сидят, под гитару расслабляются, да как бы пожара не вышло.

Если многим становится «тесно», поиски свободы выливаются в освободительное движение. Власть пытается разбить противника на дальних подступах — с помощью пряника социальных благ и кнута репрессий. Но пряников не хватает на всех, а кнут — обоюдоопасное орудие. Замахнулись на врага, а хлестануть могут по кому угодно. Ведь Человек, мечтающий о свободе, сидит в каждом из нас.

Сталинский режим стремился превратить общество в идейно-политический монолит. Но полностью обеспечить монолитность Системы не удавалось и при сталинском тоталитаризме [2]. В теле режима постоянно образовывались разнородные плотные группы, которые пытались лоббировать свою политику, продвигать свои кадры. Кланы росли, им становилось тесно, и борьба достигала такого накала, что одна из группировок должна была проиграть и покинуть поле. В плюралистическом режиме предусмотрена ниша оппозиции, авторитаризм отправляет проигравших в комфортную отставку, но тоталитаризм не может позволить себе такую роскошь. Ведь, как показал опыт 30-х гг., проигравшие вожди плетут интриги, стремятся взять реванш в борьбе стратегий [3]. Поэтому тоталитарная борьба чиновников за место под солнцем — это борьба на уничтожение. Если питерские заняли слишком много постов — это повод для представителей остальных кланов ненавидеть выходцев из северной столицы и требовать резни. Если Маленков был в 1946 г. снят с должности, и при этом не был отправлен в застенок — это беда Абакумова. Потому что, вернувшись в высокий кабинет, Маленков не остановится, пока не уничтожит противника. Таковы правила тоталитарной игры — проигравший должен либо умереть, либо по крайней мере — быть надежно заперт. Иначе на следующем витке противоборства он уничтожит тебя. Система не была готова к тому, чтобы терпеть автономные кланы чиновников — в 30-е гг. они несли угрозу стратегии Центра, и Центр выжигал их каленым железом. Но к середине 50-х гг. задачи, которые ставил перед партией Сталин, были в основном выполнены, форсированная тоталитарная модернизация завершена. Новый этап развития советской цивилизации требовал новых правил, и только политические привычки Сталина, выработанные в 20-30-е гг., сохраняли отжившие тоталитарные порядки.

Разумеется, смерть Сталина не могла привести к немедленному переходу от тоталитаризма к авторитаризму. Тоталитарные институты имели собственную жизненную силу, и потребуется несколько десятилетий их эрозии, прежде чем они «переродятся», изменят свои функции с мобилизационно-репрессивных на охранительно-согласовательные. Обстановка «Холодной войны» требовала дополнительного сплочения рядов. Сталинская шпиономания была связана не только с особенностями его психологии, но и с реальными утечками информации, цена которых в ракетно-ядерный век была критически велика.

Сталин умер, а его наследники, воспитанные кровавой эпохой, продолжали борьбу не на жизнь, а на смерть между собой («дело Берия» и т. д.). Может быть, тоталитаризм и террор могли существовать дальше? Но страх перед неизбежной гибелью после очередного поражения довлел над вождями. И это стало одним из механизмов перехода к более гибкой системе.

Другим источником перехода от тоталитаризма к авторитаризму было общество, которое в глубоких запасниках хранило разномыслие.

Тоталитаризм в принципе нетерпим к разномыслию, но это общее правило имело важные исключения, еще не влиявшие на качественные характеристики режима. В некоторых вопросах тоталитаризм санкционировал ограниченное и четко очерченное разномыслие. Оно проистекало из двух источников.