Натан Рыбак - Переяславская рада

Что на это отвечать послам? Оставшись одни, совещались: как поступать дальше? Решили единогласно: знамя и булаву отдать Хмельницкому сразу, чтобы задобрить его такой уступчивостью и лаской королевской.

Клейноды и королевское знамя - красное с белым орлом и надписью по-латыни: <����Иоганнес Казимирус Рекс> - вручили гетману при полковниках и казаках перед гетманским домом. Затем гетман принял у себя послов.

Адам Кисель начал издалека. Король мягкосердечно относится к своему подданному гетману. Пожаловал ему великие привилегии и милости. Король прощает ему все проступки против королевства и заверяет, что религия православная получит полную свободу, а кроме того, увеличено будет реестровое казачество и возобновлены старые привилегии Войска Запорожского.

- А ты, пан гетман, должен в ответ на милость королевскую выказать благодарность, препятствовать в дальнейшем бунтам, не принимать хлопов под свою опеку, приказать им, чтобы покорились панам, и приступить к составлению договора с королевскими комиссарами.

- Милости великие, - ответил Хмельницкий. - Разве мог я под Желтыми Водами или еще раньше, когда староста Чаплицкий сжег мой хутор и сына моего забил плетями насмерть, разве мог я тогда мечтать о таких знаках королевской милости...

Паны переглянулись. Неясно было, шутит гетман или говорит искренне.

- А насчет королевской комиссии, скажу так, - продолжал гетман, сейчас не пришло еще для нее время. Войско мое не собрано в одном месте, полковники и старшина далеко, а без них я решать ничего не могу и не смею. Ведомо мне доподлинно, - король готовится к новому посполитому рушению против нас. Как же понимать - клейноды прислал, знамя и грамоту, а идет войной на нас?

- Это все навет на его милость, не слушай никого, - успокаивал Кисель.

- Тебе бы, воевода, тоже за землю родную и веру надлежало постоять, заметил Капуста.

Адам Кисель побледнел. Возразил поспешно:

- Я верный слуга его милости короля, он нам обиды не чинит.

- Тебе-то не чинит, это известно, - перебил сенатора полковник Федор Вешняк.

Гетман молча наблюдал. Руки у Киселя дрожали, когда он начал разглаживать бородку.

- Говоришь - не верить, - начал гетман. - А мои люди привезли весть, что в Мозыре и Турове, на Белой Руси, Януш Радзивилл режет посполитых, сотнями сажает на кол, предал огню села и города. Как это понимать? - И, не дав возразить Киселю, уже громче, с гневом продолжал: - Я послал туда несколько полков, а Радзивиллу написал: если он так ругается над народом, то я за каждого селянина то же совершу с пятью десятками пленных ваших, а у меня их - хоть пруд пруди.

- Того не может быть, пан гетман, - заметил ксендз Лентовский. - Януш Радзивилл - человек мягкосердечный и так не поступит.

- Молчи, поп! - крикнул Федор Вешняк. - Не твое дело возражать гетману! Все вы одинаковы. Всем вам простого человека не жалко.

...Неудачно начались переговоры. Затем потянулись смутные и тревожные дни. Сенатор Кисель вовсе пал духом. Гетман при каждой встрече больше слушал, чем говорил, а если говорил, то уклонялся от прямого и ясного ответа. Здесь, в Переяславе, из бесед с Киселем увидел Хмельницкий - цель у королевских послов одна: оторвать его от народа. Хотят заставить его собственными руками расправиться с посполитыми, а тогда уже и ему самому накинут паны петлю на шею.

...Попытался Кисель через несколько дней завести речь о количестве реестровых казаков:

- Король намерен дозволить тебе, гетман, десять тысяч реестровых казаков держать под булавою.

- Зачем? Понадобится - и сто тысяч держать буду. Реестровых столько будет, сенатор, сколько я скажу.

- Дни идут, пан гетман, - настаивал воевода, - а дело не подвинулось. Переговоры наши бесполезны, и к согласию мы не придем, пока не найдем общего языка. Будем обходиться, гетман, друг с другом по-христиански.

- Э, сенатор, - отозвался спокойно Хмельницкий, - было время со мной договариваться, когда Потоцкие искали и преследовали меня на Днепре и за Днепром. Было также время после Желтых Вод и после Корсуня, под Пилявцами и под Константиновом, наконец под Замостьем, и даже тогда, когда от Замостья шел я на Киев. Теперь уже не та пора. Удалось мне, сенатор, многого достичь. Вызволю я народ из неволи шляхетской. И от добытого не отступлюсь.

Гетман поднялся. Стоял перед послами, высокий, статный, широкоплечий, с блестящими глазами, и, говоря это сенатору, видел перед собой надменные лица Вишневецкого и Потоцкого, Радзивилла и Заславского. Королевские комиссары слушали, бледные и встревоженные. А голос Хмельницкого звучал все громче и громче: