Леонид Бежин - Смерть и воскресение царя Александра I

И, конечно же, Наполеона она не щадила, беспощадно перемывая ему косточки, критикуя его и разоблачая, из-за чего ей и пришлось покинуть страну и уехать в Англию. С падением же Наполеона мадам де Сталь вернулась в Париж и двери ее салона открылись для новых гостей, вернувшихся вместе с ней эмигрантов и офицеров союзных войск, прежде всего русских (на русских – особая мода); Александр был среди них самым желанным. Ему же, наверное, доставляло особое удовлетворение победить во мнении той, перед которой Наполеон, его давний соперник, оказался в столь явном проигрыше.

Но, чтобы победить, надо чем-то пожертвовать, и пожертвовать прежде всего либерализму мадам де Сталь, ведь она была ярая, убежденная, законченная либералка. Наполеон не захотел принести такую жертву, поскольку в душе не был либералом даже тогда, когда выступал под знаменами революции. Но вся суть возвышенной, благородной и утонченной натуры Александра именно в том, что он был истинный либерал в душе. Либерал в душе – как это по-русски (особенно если учесть, что Романовы наполовину немцы)! Но при этом истинный русский либерал, каким был Александр, всегда понимает, что его либерализм неосуществим на деле, его невозможно применить к действительности, которая его окружает, преследует, повсюду лезет в глаза своей обнаженной наготой. Впрочем, Александр выражает эту мысль несколько иначе: даже не то чтобы нельзя применить, а народ не созрел. Да, конституция, избирательное право, парламентаризм – все это прекрасно, но вот беда – народная незрелость, неподготовленность, детскость. На этот счет у Александра есть множество высказываний, и среди различных оттенков в выражении этой мысли мы, кажется, обнаруживаем и такой: а так ли уж он обязателен для всех народов, этот либерализм? Может быть, своеобразию, особому характеру русского народа он вовсе и не отвечает?

Наверное, и Екатерина во многом думала так же или понимала это неким особым чутьем. Свои оттенки здесь были и у Павла, и Александр в этом смысле их прямой наследник. И вот этим-то пониманием он и пожертвовал мадам де Сталь, не стал говорить в ее салоне, что либерализм не для всех, и таким образом подвергать сомнению либеральные ценности. Напротив, он всячески превозносил их; он дал полную волю своим либеральным настроениям. Да, понимание оставил при себе, а настроения выплеснул наружу, ведь для либерала в душе самое сладкое – выговориться, исповедаться (либерал в действии больше молчит). Вот и Александр действительно выговорился вволю и по поводу Бурбонов, и об испанском короле Фердинанде, уничтожившем конституцию по восшествию на престол, и по польскому вопросу, и о крепостном праве в России. Последний вопрос был особенно щекотливым, поскольку в глазах слушателей явно читалось: как же такой либеральный монарх, как Александр, способен сохранять в своей стране крепостное право? Ведь оно ничем не лучше, чем рабство в Америке, против которого он так искренне, прочувствованно, с пафосом, с горячностью выступал, и уж совершенно естественно, что Александр не мог быть поборником крепостного права. России он прочил будущее, может быть, и не столь либеральное, как в Европе (в более сглаженных формах), но без крепостного права, хотя большинство помещиков по-прежнему за него упорно держались. Но Александр сумеет сломить их упорство. В необходимости отмены крепостного права у него нет ни малейших сомнений, но вот когда это может случиться? Ответ Александра следует воспринимать и как дань его особым, несколько даже экзальтированным либеральным настроениям, и как прекрасную мечту, которой суждено было осуществиться лишь через полстолетия: «С Божией помощью крепостное право будет уничтожено еще в мое царствование».

Что думал при этом Феодор Козьмич? «… еще в мое царствование», – это говорит тридцатисемилетний Александр. Значит, этому царствованию положен предел. Наполеон побежден, Европа освобождена, – значит, остается завершить последнее – уничтожить крепостное право, и тогда… тогда можно сложить с себя бремя власти и уйти. Мы уже убедились, как настойчиво преследует Александра это желание, и любое его высказывание о сроках, пределах своего царствования невольно соотносится с ним.

Разумеется, мадам де Сталь не услышала этого в его словах, а услышала совсем иное, близкое и понятное ей, заставившее умильно воскликнуть: «Что за человек, этот император России! Без него мы не имели бы ничего похожего на конституцию. Я от всего сердца желаю всего того, что может возвысить этого человека, представляющегося мне чудом, ниспосланным Провидением для спасения свободы, со всех сторон окруженной опасностями».