Леонид Бежин - Смерть и воскресение царя Александра I

«24.04. 2000. 11 часов 20 минут. В Киеве. Пасмурно. Стоянка 20 минут. Вышли на платформу. Присутствовали при волнующем зрелище: к составу прицепили два вагона – Киев – Будапешт и Киев – Белград. Нищие старухи. Купили газету». «16 часов 45 минут. Жмеринка. На платформе продают копченых рыбин, вареники, коржики и проч. Вид с холма – Жмеринка в низине. Мальчишки-попрошайки. Ленин все еще стоит, и у его ног – цветы». «25.04. 10 часов 30 минут. Едем по Венгрии. Пасмурно. Весенний разлив. Затопило дома и деревья. Цветущая сирень». «19 часов 10 минут. В поезде Будапешт – Вена. Вечереет. В тумане красные крыши домиков. Рядом сидят итальянцы. Потянулись холмы. Большое розовое облако. Сказочная красота! Зеленые предгорья». «26.04. 6 часов 35 минут. Дивное утро. Попутчики вышли в Триесте. Едем в Венецию. Солнце. Виноградники».

Из этих заметок следует, что по пути в Италию Вены мы, собственно, и не увидели – только вечерний вокзал, платформы, светящиеся окна магазинов с множеством всяких товаров, привокзальные кафе, а вот на обратном пути она нам открылась, старая Вена. «14.05. 7 часов 53 минуты. Проснулись в поезде «Рим-Вена». Выпили кофе с булочкой. За окном австрийские Альпы. Солнечно. Необыкновенно красиво. Через час Вена»…

Так случилось, что поезд из Вены отправлялся поздно вечером, прибыли же мы туда ранним утром, и у нас был в запасе весь день. Какое неслыханное богатство – нам предстоял целый день в Вене, а ведь это особое счастье, когда – предстоит. Да, еще не сбылось, даже не началось, а лишь предстоит, вдалеке маячит, чарует, манит, дразнит, обещает. И кажется, что день будет бесконечным, как жизнь, и ждешь чего-то необыкновенного от самых обычных улиц, домов, дворцов, роскошных парков (в том-то и дело – такова уж она, Вена! – что за домом скрывается дворец, а за дворцом – парк, вот и приходится перечислять через запятую).

О, Вена, город Моцарта, Бетховена, Шуберта и – для нас сейчас это особенно важно, – Александра, ведь он прибыл сюда 25 сентября 1814 года вместе с Фридрихом-Вильгельмом, своим давним другом, и остановился в императорском дворце Хофбург! У него был план действий, своеобразное предписание, составленное для самого себя: «России герцогство Варшавское. В крайнем случае соглашусь уступить Пруссии Познань до линии, проведенной от Торна до Пейзерна и оттуда по реке Просне до границы Силезии и от Кульмского округа до Древенца, за исключением Торнского округа». Видно, долго просидел над картами, изучая их и проводя свои «линии», недаром, покидая Царское Село, послал записку Аракчееву: «Прощай, любезный Алексей Андреевич, я проработал насквозь всю ночь и еду сейчас».

Всю ночь прикидывал, размышлял, готовился к конгрессу, и итогом этих размышлений стал вывод: «Будет только справедливо вознаградить моих подданных за все принесенные ими жертвы и навсегда оградить их от нового вторжения, обезопасив границы». Для этого, собственно, и нужно герцогство Варшавское, но тут-то и обнаружатся противоречия между Россией и ее бывшими союзниками. Бывшими? Да, одному из участников конгресса очень уж хотелось, чтобы они оказались бывшими, и этот участник, – конечно же, каналья, бестия, «хромой бес» Талейран.

Сергей Михайлович Соловьев живо рисует сцену конференции – заседания конгресса, на которое Талейран получил пригласительный билет от Меттерниха даже не как равноправный участник, а как наблюдатель: «В назначенный час конференция собралась: за зеленым столом сидели Касльри (на председательском месте), Меттерних, Нессельроде и уполномоченные прусские, Гарденберг и Вильгельм Гумбольт; знаменитый публицист Генц вел протокол; для французского уполномоченного оставлено было место между президентом и Меттернихом. Входит Талейран и представляет собранию Лабрадора: уполномоченный младшей линии Бурбонов под крылом уполномоченного старшей. Приступают к делу. «Цель нынешней конференции, – говорит председатель, обращаясь к Талейрану, – познакомить вас с тем, что четыре двора уже сделали со времени своего прибытия сюда… У вас протокол? – продолжал он, обращаясь к Меттерницу. Тот подал Талейрану бумагу, скрепленную пятью подписями. Первое, что остановило Талейрана в протоколе, – это слово союзники , как еще продолжали называть себя четыре державы. «Союзники! – сказал Талейран. – Позвольте спросить: где мы? В Шомоне или Лаоне? Разве мир не заключен? Разве идет война? И против кого?» Ему отвечали, что слово «союзники» нисколько не противоречит существующим отношениям и что оно употреблено только для краткости. «Для краткости, – возразил Талейран, – нельзя жертвовать точностью выражения».