Рудольф Баландин - Охота на императора

…Скоро, скоро наступит день, когда мы распустим великое знамя будущего, знамя красное и с громким криком «Да здравствует социальная и демократическая республика русская!» двинем на Зимний дворец истреблять живущих там. Может случиться, что все дело кончится одним истреблением императорской фамилии, т.е. какой-нибудь сотни, другой людей, но может случиться — и это последнее вернее, — что вся императорская партия как один человек встанет за государя, потому что здесь будет идти вопрос о том, существовать ли ей самой или нет.

В этом последнем случае с полной верой в себя, в свои силы, в сочувствие к нам народа, в славное будущее России, которой выпало на долю первой осуществить великое дело социализма, мы издадим один крик: "В топоры!" — и тогда… тогда бей императорскую партию, не жалея, как не жалеет он нас теперь, бей на площадях, если эта подлая сволочь осмелится выйти на них, бей в домах, бей в тесных переулках городов, бей на широких улицах столиц, бей по деревням и селам!

Помни, что тогда, кто будет не с нами, тот будет против, тот наш враг, а врагов следует истреблять всеми способами».

Что на это скажешь? Сурово, уверенно, жестоко, вдохновенно, во многом справедливо и пророчески верно. Если не считать, что до победоносной революции, а затем кровавой гражданской войны оставалось еще 55 лет.

Появилась прокламация в чрезвычайно неудачное время. Вскоре после ее появления, в Духов день 26 мая, вспыхнул страшный пожар Апраксина двора в Петербурге и перекинулся на некоторые другие здания: В народе прошел слух, что сделали это революционеры, студенты (виновники пожара так и не были обнаружены). Затем произошло несколько громких событий.

Русский офицер стрелял в варшавского наместника графа Людерса, а когда его сменил великий князь Константин Николаевич (наиболее активный деятель по освобождению крепостных крестьян), то 26 июня последовало покушение и на него. В августе польские националисты устроили покушение на маркиза Александра Велепольского, вице-председателя Государственного совета царства Польского.

Все эти совпадения обеспокоили царское правительство и не на шутку напугали всех, опасавшихся революции на западный манер (хотя в России издавна вспыхивали только бунты, да были дворцовые перевороты). Отозвался из своею лондонского далека Александр Герцен: «В Петербурге террор, самый опасный и бессмысленный из всех, террор оторопелой трусости, террор не львиный, а телячий, — террор, в котором угорелому правительству, не знающему, откуда опасность, не знающему ни своей силы, ни своей слабости и потому готовому драться зря, — помогает общество, литература, народ, прогресс и регресс…

"День" запрещен, "Современник" и "Русское слово" запрещены, воскресные школы заперты, Шахматный клуб заперт, читальные залы заперты, деньги, назначенные для бедных студентов, отобраны, типографии отданы под двойной надзор, два министра и Третье отделение должны разрешать чтение публичных лекций; беспрестанные аресты, офицеры, флигель-адъютанты в казематах…

Оставляя в стороне смирительную литературу и будущих жильцов смирительного дома, мы обращаемся к действительно честным, но слабым людям и спрашиваем их: они-то чего испугались "Молодой России"? Добро бы они верили, что русский народ так и схватится за топор по первому крику: "Да здравствует социальная и демократическая республика русская»" Нет, они все хором твердят, что это невозможно, что народ этих слов не понимает и, напротив, озлобленный за пожары, готов растерзать тех, которые их произносят».

Вот уж поистине страх лишает рассудка. Наибольший вред государству от прокламации запальчивой и заносчивой, но по сути беспомощной, наносила именно такая нервная и непомерно сильная реакция. Если в ответ на слабый возглас разносятся громогласные вопли, если в ответ на детскую хлопушку следуют пушечные выстрелы (из пушек по воробьям), то не удивительно, что общество содрогается.

Герцен справедливо заметил, что «Молодая Россия» — «вовсе не русская; это одна из вариаций на тему западного социализма, метафизика французской революции». Она неуместна и несвоевременна, что усугубило ее совпадение с пожарами. «Ясно, что молодые люди, писавшие ее, больше жили в мире товарищей и книг, чем в мире фактов… Речь их такою и вышла, в ней нет той внутренней сдержанности, которую дает или свой опыт, или строй организованной партии».

И все-таки эту прокламацию запоем читали, переписывали и передавали из рук в руки именно те, к кому она была обращена — романтически настроенная русская молодежь, преимущественно студенты. В подобных случаях остается только дожидаться момента, когда отчаянный одиночка или сплоченная группа единомышленников постараются перейти от слов к делу.