Сергей Баленко: Спецназ ГРУ в Афганистане

Долго пролежав с закрытыми глазами без сна, Зубов глубокой ночью осторожно встал, оделся и вышел. «Как лунатик», — оценил свои действия, хотя ночь была безлунная. Низкие звезды, непривычно яркие, только подчеркивали аспидную черноту неба и никак не освещали землю, постройки, ряд техники, мимо которых на ощупь ему пришлось добираться до угла продсклада. За ним спуск в сухое русло, а оно уже приведет к кишлаку.

— Часовой! — приглушенно позвал Зубов.

— Я здесь, — отозвался солдат.

— Тебя когда сменяют?

— В пять. А что?

— Пока темно, я схожу, в сухом русле пару мин закопаю. Смотри, не пристрели меня, когда буду возвращаться. Мигну тебе четыре раза.

— Понял, товарищ старший лейтенант. Только вы осторожнее. Духи по ночам вокруг заставы шныряют.

Пройдя с километр по сухому руслу, Олег вытащил из бушлата рацию «уоки-токи» и нажал на кнопку вызова, все еще дивясь своей безрассудности и втайне надеясь, что зов останется без ответа.

«Один… четыре… семнадцать…» — послал он позывные. «Повторяю через минуту, если не будет ответа, вернусь», — внушал он себе. Но рация почти тотчас прохрипела на ломаном русском: «Семнадцать… четыре… один…»

«Ну вот, теперь все. Вперед!» — скомандовал он себе и стал подниматься по правому обрыву русла: в этом направлении должен быть Кандибаг. Минут пять он шел в полной темноте и неведении: туда ли? Где душманские посты? Когда и кого предупреждать о себе?

И вдруг вдалеке засветился костерок. Путеводный маячок! Как-то теплее стало на сердце. Словно к родному, он шагал на этот огонек вольготно и уверенно, изредка мигая фонариком. Без слов и жестов у костра его встретили два моджахеда и повели — один спереди, другой сзади — в глубь кишлака. Ночной Кандибаг только внешне казался спящим. Почти за каждым углом их останавливал окрик:

— Дриш! — И каждому в грудь упирался автомат. Чем ближе к дувалу вождя, тем плотнее была охрана.

Масуд кивнул Зубову, как старому знакомому, жестом ладони освободил сопровождающих и лучом фонарика показал, куда надо идти.

Перебинтованный во многих местах, Каир-Хан лежал на широкой кушетке, тяжело дыша. Вокруг, освещенные тусклым светом керосинового фонаря, стояли рослые мужчины, очевидно, телохранители. «А где же врачи?» — подумалось. Увидев устремленные на себя отрешенные от суеты глаза Каир-Хана, Зубов в почтении склонил голову и прижал правую руку к сердцу, как это делали вошедшие с ним моджахеды.

— Что произошло с вами, вождь? — первым заговорил Зубов. — Неужели кишлак накрыла наша артиллерия?

— Мой кишлак накрыла ваша авиация, — с трудом ответил Каир-Хан. Телохранители, как по команде, бросились приподнимать его, подушками придавая удобное положение. Вождь пошарил рукой под подушкой и передал что-то одному телохранителю, тот другому, и вот Зубову протягивают бесформенный осколок советской бомбы величиной с ладонь.

— Вы свой смертоносный металл видите не таким, — в жуткой тишине отрывисто скрипел голос Каир-Хана и доносил до сознания Олега шепотом переводчика смысл скрипучих слов. — Для вас эти бомбы, ракеты, снаряды, наверное, красивы. К нам же они прилетают такими вот безобразными комьями. Пулю можно послать прицельно. А эти страшные уроды не разбирают, где воин, где женщина, где ребенок… Восемнадцать убито, двадцать ранено. О, Аллах! Сколько же горя вы принесли на нашу землю!

В тягостном молчании под направленными на него взорами Зубов, потупясь, долго вертел в руках осколок, не зная, как поступить, что говорить.

— Я скоро умру, командор, — снова заговорил вождь. — Хотел бы перед смертью увидеть тебя, чтобы закончить наш спор. Запомни, шурави, народ, который сражается за свою свободу, на своей земле, победить нельзя. Уходите с нашей земли, командор. Уходите скорее… — Дыхание Каир-Хана стало учащенным. Он справился с кашлем и продолжал: — Снарядами и бомбами вам не усмирить Афганистан. Если у тебя есть душа, пусть ей доскажет за меня этот кусок металла, который убил Каир-Хана. Да поможет нам Аллах! — И устало закрыл глаза. Осколок обжигал руки, Олег перестал его вертеть и положил в карман бушлата. Выпрямившись, он стал ждать момента, чтобы попрощаться.

Не открывая глаз, Каир-Хан проговорил слабеющим голосом:

— Ты о чем-то хочешь спросить, шурави?

— Да, Каир-Хан. Почему моджахеды не боятся смерти?

Вождь снова напрягся, открыл глаза и долго вглядывался в лицо молодого человека, которому еще долго жить, носить смятенную душу, терзаться безответными вопросами.