Леонид Млечин - Осажденная крепость. Нерассказанная история первой холодной войны

«Россия теперь держится в стороне, — восторгался нацистский министр пропаганды Йозеф Геббельс. — Никто не хочет попасть на линию нашего огня. Так-то лучше».

12 апреля писатель Всеволод Витальевич Вишневский, автор знаменитой пьесы «Оптимистическая трагедия», записал в дневнике: «Вернулся из Кремля: был у Ворошилова… Он перешел к теме Гитлера: человек оказался гораздо умнее и серьезнее, чем мы предполагали. Большой ум, сила… Пусть упрекают: маньяк, некультурный, экспансивный и прочее, но в своем деле — гений, сила… Мы внимательно слушали. Трезвая оценка возможного врага».

На следующий день, 13 апреля 1941 года, в воскресенье, Сталин сделал неожиданный жест. Вождь приехал на вокзал проводить польщенного таким вниманием министра иностранных дел Японии Ёсукэ Мацуоку.

«Этого не ожидал никто, — вспоминал Молотов, — потому что Сталин никогда никого не встречал и не провожал. Японцы, да и немцы, были потрясены. Поезд задержали на час. Мы со Сталиным крепко напоили Мацуоку и чуть ли не внесли его в вагон. Эти проводы стоили того, что Япония не стала с нами воевать».

Весь дипломатический корпус увидел, как Сталин обнял за плечи немецкого посла Шуленбурга и попросил его позаботиться о том, чтобы Германия и Советский Союз и дальше оставались друзьями. Затем Сталин повернулся к немецкому полковнику Хансу Кребсу, исполнявшему обязанности военного атташе, и пожал ему руку со словами:

— Мы останемся друзьями, что бы ни случилось.

Геббельс записал в дневнике: «Как хорошо обладать силой! Сталин явно не хочет знакомиться с германскими танками… Я провел весь день в лихорадочном ощущении счастья. Какое воскресение из долгой зимней ночи!»

17 апреля 1941 года югославская армия капитулировала. Третий рейх находился в зените могущества. «Для немецкого солдата нет невозможного» — этими словами заканчивалась сводка вермахта, где подводились итоги боевых действий на Балканах и в Северной Африке.

«4 мая, в шесть вечера, — вспоминал адъютант Гитлера, — состоялось обычное после каждой успешной кампании выступление фюрера в рейхстаге. Подчеркнув мощь и выдающиеся успехи вермахта, Гитлер сказал: «Сорок первому году суждено войти в историю как году нашего величайшего триумфа…»

Но Гитлер не сказал, что оккупация Югославии заставила его отложить нападение на Советский Союз на четыре недели. И этот потерянный фюрером месяц и имел большое значение для нашей страны….

Как раз на следующий день в Москве Шуленбург объяснял Деканозову, в каком бешенстве Гитлер из-за истории с Югославией.

«Германия как великая держава, — говорил немецкий посол, — не могла терпеть действий югославского правительства, которое по прошествии всего лишь нескольких часов после подписания пакта с Германией посадило в тюрьму министров, подписавших этот пакт… У Гитлера остался неприятный осадок от действий советского правительства, заключившего договор с Югославией. У него создалось впечатление, что Советский Союз стремится препятствовать осуществлению Германией своих жизненных интересов».

Шуленбург предупредил советского посла, что не имеет указаний из Берлина и ведет эту беседу в частном порядке. Но Деканозов просто не мог поверить, что немецкие дипломаты затеяли подобный разговор на свой страх и риск! И счел их слова попыткой спровоцировать советское правительство на какой-то опасный шаг.

Тем не менее Деканозов доложил Молотову: «По мнению Шуленбурга, слухи о предстоящей войне Советского Союза с Германией являются «взрывчатым веществом» и их надо пресечь, «сломать им острие»… Шуленбург несколько раз повторял мысль, что следует что-то предпринять, чтобы пресечь слухи…»

Вечером того же 5 мая 1941 года в Кремле состоялся традиционный прием для выпускников и преподавателей шестнадцати военных академий и девяти военных факультетов гражданских учебных заведений. На приеме выступил Сталин.

Речь не опубликовали. Иностранные дипломаты и журналисты, работавшие в Москве, пытались выяснить, что именно сказал вождь военным. Советская разведка организовала утечку информации, точнее, дезинформации, специально для германского посольства. Шуленбург сообщил в Берлин, что Сталин, сопоставив силы Красной армии и вермахта, «старался подготовить своих приверженцев к новому компромиссу с Германией».

В реальности речь носила прямо противоположный характер. Сталин пренебрежительно говорил о вермахте и превозносил успехи Красной армии. Многие историки даже увидели в его словах призыв к превентивной войне против Германии. Но Сталин объяснил соратникам: