Василий Леонов - Работа над ошибками

«…Пути Господни»… Недавно в «Народной Воле» прочел, как Бранчель возвращал бывшему начальнику «Володарки» документы о незаконном использовании, так называемого, расстрельного пистолета. Опять вездесущий, надежный Бранчель, мастер чтовамугодничества, готовый в лепешку расшибиться, а выполнить все, что скажет начальство, этакий лишенный чувств робот. Интересно, неужели он всерьез уверовал, что не придется отвечать перед другими следователями за нарушение Закона? Видимо, да, как и судья Чертович… Хорошо, если у них нет сыновей, а дочери. Выйдя замуж, они поменяют фамилии… Но люди будут знать своих «героев».

Когда меня арестовали, я думал о том, что это какое-то недоразумение, провокация. Но когда через два дня Лукашенко, выступая в «Рассвете», заявил, что мы со Старовойтовым «убрали» Миколуцкого, стало ясно, чем все закончится. Я не имел возможности не то что публично, но даже на следствии, отмести эту чудовищную ложь. Лишь раз в месяц меня вызывали для какого-то вялого допроса, следователи не занимались, уходили от разговора про «злодеяния», о которых поведал Лукашенко. Я ждал окончания следствия и, ознакомившись со своим с делом, решил написать письмо главе государства.

Письмо должно было быть открытым. Ведь Александр Лукашенко обвинял меня публично – значит, и отвечать ему я должен публично. Во-первых, все обвинения, сформулированные им против меня, рассыпались. Во-вторых, обвинять без суда и следствия посаженного его сподручными за решетку человека в уголовных преступлениях, мягко говоря, не корректно, а точнее – подпадает под статью уголовного кодекса.

Я не просил пощады. Мне нечего было стыдиться, я ничего не сделал преступного. И этим письмом давал понять ему: я тебя не боюсь. Я знаю, что ты способен на подлый приговор, но просить пощады не собираюсь.

Я знал, что много людей запугано, обмануто им. Даже родственники спрашивали у моей жены: «А дзе ж грошы?» Многие воспринимали весь этот лукашенковский бред как истину: не может же президент опуститься до такого вранья. И я хотел попытаться донести до них правду, объяснить, что же произошло на самом деле. К письму сделал приписку: если вы, Александр Григорьевич, считаете себя порядочным человеком, вы прикажете отдать это письмо в печать.

Но то ли Александр Григорьевич сам не считает себя порядочным человеком, то ли просто не может позволить себе усомниться в собственной порядочности, но письмо в государственных изданиях не появилось. Я и не верил, что он распорядится напечатать письмо. Для этого нужно быть сильным человеком, а он – слабый и трусливый, как и все диктаторы. Не дождавшись ответа, выждав некоторое время, я пришел к выводу: у меня есть моральное право опубликовать письмо в независимой прессе…

Никакого ужесточения режима после публикации открытого письма на себе не почувствовал. Даже наоборот: конвойные стали относиться ко мне с большим уважением, и когда приезжал из прокуратуры, уже не держали по полчаса в «накопителе», где не было даже на что присесть. По-другому начали относиться и заключенные, выполнявшие в СИЗО обязанности обслуги. Помню один из них в душевой шепнул: «Только что здесь был Чигирь. Сильно подавлен… Нехорошо. Его надо поддерживать». Начальник «Володарки», полковник Олег Алкаев, во время одной из встреч попросил: «Василий Севастьянович, не занимайся ты больше из тюрьмы политикой!» Что можно было ему сказать? Только выйдя из тюрьмы, я понял его намеки-просьбы.

Обвинение в убийстве Евгения Миколуцкого на суде ни у меня, ни у Старовойтова не фигурировало. Видимо, Лукашенко бросил его продуманно, чтобы оправдать необходимость моего немедленного ареста. Более того, он знал, что у меня нет никакого повода как-либо относиться к Миколуцкому – ни хорошо, ни плохо. Мы с ним даже не были знакомы. Эту фамилию я впервые вычитал лишь в опубликованном указе о назначении главного могилевского контролера.

Впервые мы встретились с Миколуцким, когда президент взялся контролировать вступительные экзамены в ВУЗах. Меня послали в Горецкую сельхозакадемию. Приехал, собрал преподавателей, рассказал о президентских требованиях. Все понимающе улыбаются, кивают головами: конечно, будем честными, взяток брать не будем. Из актового зала гидрофака отправились в кабинет ректора. На выходе из зала стояли какие-то люди, я поздоровался со всеми сразу и прошел дальше. Уже в своем кабинете ректор Шершунов спросил: «Василий Севастьянович, а чего же вы не поздоровались с Миколуцким?» Я честно ответил: «А разве он там был? Мы с ним не знакомы». Судя по всему, Миколуцкий был этим крайне раздосадован, потому что позже его супруга на суде дала тот факт как свидетельство моей неблагосклонности к покойному: как же так, Леонов даже с ним не поздоровался! Поздоровался бы персонально, корона бы с головы не упала, если бы знал, кто это такой.