Геннадий Семенихин - Космонавты живут на земле

Свят, свят, свят,

От мозга до пят.

Брысь, не наводись...

Его управляющий, тонкий и чопорный немец Штаубе, называл этот момент "наваждением" и удовлетворительно потирал руки, потому что хорошо усвоил, что бросивший на время все свои дела Буркалов после "наваждения" крикнет своей дряблой, увядшей жене коротко, но повелительно:

-- Мать! Березовый веник!

После лютой бани, смывавшей бесовскую алкогольную накипь, Буркалов целый месяц работал как вол, питался одними крепкими щами да гречневой кашей с парным молоком, вплоть до вступления в очередной "цикл".

Рассказывали, будто бы однажды по прошествии серьезного и более затяжного, чем все предыдущие, "цикла" Игнат Гаврилович почувствовал себя плохо и слег. Вызвав фельжшера, велел поставить двойную дозу банок. Но и банки не помогли. Тогда не на шутку обеспокоенный Буркалов на лихой тройке доехал до чугунки и с первым же поездом отправился в Питер. Там он пришел на прием к знаменитому, на весь мир известному доктору.

-- На что жалуетесь, почтенный? -- спросил его седой старик с усиками, насмешливо скользнувшими по одутловатому лицу Буркалова глазами.

-- Да вот в грудях какие-то хрипы появились, -- сознался верхневолжский магнат, -- одолевают.

-- А ну-ка, разденьтесь до пояса.

Купец разделся, и доктор долго выслушивал через стетоскоп его могучую волосатую грудь.

-- Вопрос к вам один, почтенный, -- жестяным голосом сказал знаменитый доктор. -- Опишите хотя бы кратенько свой образ жизни.

-- Это весьма легко, -- согласился Буркалов. -- Образ жизни у меня, значит, как у всяких купцов. Я не какой-нибудь там небокоптитель, мне каждая копейка дорога. Месяц как проклятый работаю, ну а после, дело известное, -десятидневный цикл. Потом опять месяц... Купец не ангел.

-- Вот и продолжайте вести подобный образ жизни, -- посоветовал доктор. -- До ста лет проживете.

Однако дожить до ста лет Буркалову не пришлось. Когда грянула Октябрьская революция, в маленьком, затерявшемся в дремучих просторах России Верхневолжске было еще некоторое время тихо, и только на деревообделочной фабрике несколько наиболее грамотных рабочих стали поговаривать, что не худо бы учредить местный Совет, как это сделано в других городах, дать Буркалову и нескольким другим, более мелким богатеям по шее да зажить по-новому. Сам купец находился тогда в завершении очередного "цикла". Когда ему, посиневшему от пьянства, втолковали в трактире постоялого двора о том, что произошло в Питере, купец побледнел, вызвал к себе управляющего Штаубе и, матерно выругавшись, сказал:

-- Ну вот что, господин иностранец. Бери десять тысяч целковых и сматывай на все четыре стороны. Думаю, что западная подойдет тебе лучше всего. А мне самую лучшую тройку заложи. Цыгана поставь коренником. На фабрику поеду. С рабочими хочу объясниться.

И, выпив для лихости со своими забубенными собутыльниками еще четверть водки, въехал Буркалов на фабричный двор, где его уже ждала сурово притихшая толпа.

-- Люди! -- дико закричал он. -- Каюсь перед вами. Нету для меня ни ада, ни геенны огненной. Был я действительно эксплуататором, грабил вас и наживался на вашем труде. Люди, берите все, что у меня есть, потому что это ваше. Берите фабрику и все мои капиталы, берите баржу и мельницу. Ненадобно мне трех каменных домов и двух флигелей. Оставьте только одну каморку да в простые рабочие, а то и в грузчики определите, если сочтете возможным.

С этими словами сел Буркалов на тройку и уехал заканчивать свой очередной "цикл". И никто не знал, о чем в ту пору думал первый богач Верхневолжска, потому что сентиментальностью он не страдал, дневников никогда не вел и писем покаянных не писал. Но когда наутро члены только что созданного первого городского Совета рабоче-крестьянских и солдатских депутатов, посудив и порядив, решили объявить купцу свою волю -- признать его эксплуататором, но за чистосердечное раскаяние и публичное отречение от своих, на горе народном нажитых капиталов в домзак не заключать, а допустить к физическому труду на фабрике во благо молодой Советской республики -- и поехали в трактир постоялого двора, их встретил бледный, встревоженный половой.

-- Нам немедленно Буркалова!

-- Нельзя-с, -- дрожащим голосом ответил половой.

-- То есть как это нельзя-с? -- передразнил его старый краснодеревщик Мешалкин. -- Или не видишь, что перед тобой весь Совет рабоче-крестьянских депутатов.

-- Вижу, но только все равно нельзя-с к Игнатию Гавриловичу.