Юлиан Семенов: Голубые города

Ю.Семенов

Голубые города

Дом был старый, рубленный крепко и надолго. Бревна - большие, мореные, хранящие в себе до сих пор пьяные запахи летней тайги. Пакля - перевитая, белая, будто на старом паруснике. В красном углу висели иконы - без серебра, в строгой кедровой рамке. Лица святых были строги, вавилонские, длинные глаза смотрели пристально и жарко.

Здесь, под образами, на двух сдвинутых одна к другой кедровых лавках жил прораб.

После трех лет, когда мы расстались на разъезде Балыксу, который он построил за месяц, я разыскал его снова в самом глухом углу тайги, на берегу Казыра, в стороне от жилья. Он стиснул мою руку своей, жестяной и шершавой.

- Садись, - сказал он, - сейчас напою чаем.

Мы сидели под образами и пили чай, настоянный на сухой малине. Жар разливался по телу, густо тяжелели ноги, у висков проступала испарина.

- Все воюешь? - спросил я его.

- Воюю.

- Долго что-то...

- Тише едешь, дело мастера боится.

Этот парень, с лицом мясистым и грубым, с громадными плечами и короткой шеей борца, был одержим идеей. Она жила в нем, взявшись неизвестно откуда - как у солдата из светловской "Гренады". Он, мой прораб, жил мечтой о "голубых городах".

В первую нашу встречу мы сидели в холодном бараке, в тайге, а вокруг нас были колючая проволока в три ряда, но она уже не страшна была тогда, потому что лагеря не было и все его обитатели разъехались по домам. Мы топили "буржуйку", прораб смотрел на пареньков, приехавших сюда с путевками МК, которые сейчас спали, укрывшись старыми тулупами, оставшимися здесь от стражи. Прораб тогда говорил:

- Помнишь, у Толстого? Голубые города. Бред солдата-архитектора, обжорливость нэпа, проклятое спокойствие насытившихся обывателей. Помнишь? А он мечтал о голубых городах на берегах рек, он мечтал о стеклянных улицах и алюминиевых домах. Но для этого тогда ему нужен был пожар, чтобы спалить старые домишки и охотнорядческие улицы. Это было, когда килограмм хлеба стоил миллионы, а сыпняк валил людей прямо на холодные полы российских вокзалов. А потом стали строить города с ростральными колоннами и с карнизами, на которых лепили цементное изобилие. Мне по душе Карбюзье. Он по духу космонавт, он хотел приподнять здания, он хотел нарушить закон заземления.

- Ты строитель, - говорил я ему тогда, - ты же обязан быть реалистом, а сам проповедуешь, как чревовещатель в цирке.

- Про цирк - молчи. Вы все думаете, что цирк - это тюлени и Кио. А цирк - это арена, для цирка Гомер писал.

- Гомер писал для себя.

- Для себя моя племянница пишет, она только пять букв знает. А вот ты мне можешь объяснить, зачем сюда в тайгу завозить сборно-щелевые дома, когда лес на просеках без толку лежит? Почему не строить здесь коттеджи двухэтажные, красивые, вписанные в красоту тайги? Почему надо возить сюда уроды-шкафы из Москвы, а не сделать в коттеджах стеллажи из кедра или пихты? Ты мне можешь это объяснить?

- Не могу.

- Можешь. Просто тебе лень. Все наши неурядицы от лени. Я хочу, чтобы здесь, рядом с рельсами, выросли голубые города, понимаешь ты? Мне не нужны алюминий и стекло. Мне нужен лес, а он тут есть. Даровой. Я хочу сделать здесь поселки из розового кедрача, я хочу обставить дома мебелью, сделанной здесь же, за верстаками. Я хочу, чтобы было все красиво, понимаешь?

Он вышел на крыльцо и поманил меня пальцем. Я стал рядом с ним и сразу вспомнил Пастернака: "Надмирно высились созвездья в туманной бездне января..." Сторожевые будки покосились, а если налетал ветер, они скрипели, как мачты затонувшего корабля. По нафталинному насту снега петляли пьяные следы хитрого зайца. Луна светила хорошо поставленным театральным светом, делая тайгу нереальной и декоративной, как задник в театре.

- Я понимаю художника, - задумчиво сказал прораб, - он любит работать на чистом холсте. Вот мой холст, - он кивнул на тайгу, - и я обещаю тебе сделать здесь неплохую картину, как бы мне ни пришлось воевать за это.

И вот мы сидим и пьем чай, настоянный на малине, а позади - три года, громадные и одновременно короткие, как память.

- Ну, - говорю я, - где голубые города?

- Протри глаза, - посоветовал прораб.

- Думаешь, тогда увижу?

- Увидишь.

Он открыл свой чемодан, измятый, словно лицо пьяницы, и разложил на столе грохочущие листы ватмана. Я увидел дома будущего таежного поселка. Окна были громадны и разнообразны, как в здании "Известий". Здание столовой было похоже на салун в Клондайке. Танцверанда была вынесена к реке - пронзительно-синей, как небо у Сарьяна. Дома были вписаны в тайгу, дорога бережно петляла среди пихт, и только высоко вверху, по-над сопками, шли рельсы, безжалостно разметая все на своем пути. Станция была тоже новой - простой и полукруглой, подсвеченной неоном.