Юлиан Семенов - Испания

- Тогда почему ты говоришь, что нет смысла исследовать ныне действующие законы? Если вы за эволюцию, то, значит, хотите - в какой-то мере - повторить эксперимент Альенде: строить социализм, руководствуясь статьями буржуазно-демократической конституции? Я понимаю, что нельзя сравнивать конституцию Чили с так называемым основным законом Франко, который запрещает не только партии, но и выборы даже. Но, если вы за эволюцию, то значит вам надо знать старые законы.

- Зачем? Все решит улица, Хулиан, революционная эволюционность.

...Я заметил: у многих революционно настроенных интеллигентов - полнейшая путаница в теории.

Мы сидели в маленьком кафе. Приятель спросил:

- Видишь того, очкастого, в углу?

- Вижу.

- Это один из командиров "Голубой дивизии". Хочешь познакомлю?

- Интересный тип?

- С точки зрения зоологии - да. Когда он говорит о русских - у него начинают трястись руки. Ненависть в чистом виде, да еще какая ненависть...

- Чего же знакомиться с ненавистью? Это неинтересно. Тем более, что главную ненависть мы разбили в сорок пятом, это - огрызок...

Я подумал тогда, что наш народ, принявший во время Великой Отечественной страшную муку от гитлеровцев, отринул ненависть, как только отгремели пушки и пал рейхстаг. Правые в своей борьбе и сильные своим духом лишены чувства мести и ненависти. Подумав об этом, я вспомнил дельту Волги, восьмую "огневку", маленький домик бакенщика Дрынина, Николая Георгиевича. Путина в ту весну, что. я был там, оказалась особенно удачной, рыбаки, заезжавшие на "огневку", щедро дарили бакенщику "соровую" рыбу, к которой относили щуку, окуня и - от бесшабашной удали - судака; мой приятель, военврач Кирсанов разводил костер, казавшийся на студеном каспийском ветру спиртовым, голубоватым, и мы наваривали котел ухи, щедро сдобренной лавровым листом, перцем и для особого вкуса корицей, смешанной с мелко толченым прошлогодним укропом.

- Хороша уха, - приговаривали мы с доктором Кирсановым, а бакенщик Дрынин смотрел на нас усмешливо, добро и, как всякий человек, живущий схимником, поучающе.

- Уху нельзя хвалить с вечера, - говаривал он, - ты ее утром оцени: если ложку с ч а в к о м выдерешь из рыбьего стюдню, если она крепостью сильна и аромат держит - тогда хвали смело.

Я часто соотношу затаенно-радостную весеннюю пору, когда открывается тебе счастье и вдохновение, и Млечный Путь режет синь неба таинственной пыльной полосою, и ожидается - с непонятной, упорной уверенностью - завтрашнее солнце, которое разбудит мир, и он, мир этот, окруженный тяжелой желтизной воды, золотом камышей, синью рассвета, будет очень счастливым, тихим, тебе одному принадлежащим, с тем ощущением, которое сложилось во мне после прочтения романа Юрия Бондарева "Берег".

Тенденция, если она выписана рукою мастера, может родить эмоцию высокой радости, ибо соприкосновение с подлинно талантливым, смелым, сильным добротою всегда вселяет в тебя ощущение уверенности в завтрашнем дне.

Все искреннее - многопланово, как многопланова исповедь. Первое мое впечатление от романа, который я прочитал залпом, отличалось оттого, которое возникло наутро: "ложку выдерживаешь с ч а в к о м", и надо еще раз открыть роман и заново прочесть его, когда эмоции читателя могут потесниться, дав место эмоции писательской, профессиональной.

Та доброжелательность, которая заложена в прозе Бондарева, как некий основополагающий ее каркас, подобна шахматам, ибо ход мастера обязывает к такой же каденции духовного настроя. В этом общественная значимость романа Юрия Бондарева, в этом его духовная ценность: ранимая, добрая, беспощадная, неумелая, скрытная, мучающая б о р ь б а за добро, за память человеческую, за честность.

Перечитывая "Толковый словарь" Даля, я часто "спотыкаюсь" на той или иной пословице, на том или ином объяснении слова, и думается мне, что любая пословица - тема для романа. Простота фабулы - самое трудное в литературе. Действительно, что же происходит в романе Юрия Бондарева? Два писателя Никитин и Самсонов летят в Гамбург, участвуют там в дискуссии, причем Никитин встречает фрау Герберт, которая оказывается Эммой, девушкой, вошедшей в его судьбу горем и счастьем (а это то, что определяет истинность чувства) в счастливые майские дни сорок пятого года. Вот, собственно, и все. Но эта встреча привела Никитина к смерти, когда, "прощаясь с самим собой, он медленно плыл на пропитанном запахом сена пароме в теплой полуденной воде, плыл, приближаясь, и никак не мог приблизиться к тому берегу, зеленому, обетованному, солнечному, который обещал ему всю жизнь впереди".