Юлиан Семенов - Межконтинентальный узел

- Дорогой Кони, здравствуйте! Нет, я звоню с юга. О-о, чувствую себя прекрасно! Слушайте, поскольку вы пропустили два заседания нашего совета акционеров, я начну против вас драку. Или же найдите для меня время утром, вместе позавтракаем. О'кэй? Спасибо. Встретимся в Бернc-Хаузе.

...В ресторане Бернс-Хауз было тихо и пусто, всего два гостя - помощник министра здравоохранения Кони Лодж и сэр Питер.

- Кого это должно убедить, сэр Питер? - задумчиво спросил Лодж, выслушав старика.

- Это должно испугать, Кони.

- Опять-таки - кого?

- Общественное мнение.

- Общественное мнение делают, сэр Питер. И на удар, который мы обрушим на Дейвида Ли, его "Мисайлс индастри" ответит встречным ударом.

- Бесспорно. Только когда? Фактор времени за нами, да и потом им труднее пугать людей, чем нам. Я и наша корпорация - это самолеты. К нам уже привыкли, самолеты сделались бытом. А ракеты, которые заражают окружающую среду особенно в южных штатах, я подчеркиваю - в южных штатах особенно, - такое не может не содействовать рождению страха.

- Думаете, это помешает "Мисайлс индастри" получить семь миллиардов долларов в конгрессе?

- Вряд ли. Однако это поможет нам получить не меньше. Мы обязаны думать о будущем: тень в пустыне создают саженцы, которым год от роду. Создать тень, сэр Питер усмехнулся, - аналогично понятию бросить тень, в нашем жестоком деле, во всяком случае. Если вы сможете сориентировать серьезных ученых на такого рода кампанию страха, мои газеты выпустят залп против Дейвида ди. Немедленно.

- Необходимо выступление двух-трех сильных научных обозревателей, сэр Питер, - задумчиво откликнулся Лодж. - Нужны звезды, м эти звезды должны так и т а к о е рассказать Америке - и не одним лишь южным штатам, на которые вы всегда ставите, но и северным тоже, - что новая ракетная индустрия Дейвида Ли может принести нашей стране, чтобы люди содрогнулись от ужаса. Лишь получив повод такого рода, я смогу начать официальное расследование.

Во весь экран - огромное сердце Питера Джонса.

Профессор Бинн оторвался от рентгеноскопа, взглянул на коллег:

- Он обречен. Он может умереть сейчас, здесь, на столе.

- Странно, что он еще ходит. У него лоскуты, а не сердце. Сколько ему? спросил один из собравшихся на консилиум.

- Восемьдесят. Как вы относитесь к операции на митральном клапане? ответил профессор Бинн.

- Сколько он стоит?

- Не менее трехсот миллионов. Впрочем, никто этого не знает точно. Но если его выберут на третий срок, он будет стоить миллиард, в этом я не сомневаюсь.

- Выберут его или не выберут - какая разница: он проскрипит полгода. Это максимум.

Бинн отошел от рентгеноскопа к селектору, стоявшему на белом столе, выключил страшную пульсирующую фотографию старческого сердца, нажал кнопку селектора - прямая связь с другим кабинетом, где на хирургическом столе под рентгеном лежал Джонс, - и сказал:

- Одевайтесь, Питер, мы идем к вам.

- Могу я попросить горячего чаю, Бинн?

- Можете. По-прежнему ничего не болит?

- Нет. Ну а если честно: как мои дела?

- Все нормально, Питер. Но бой против Мухаммеда Али вы не выдержите.

Питер Джонс усмехнулся:

- Это меня не волнует. Я его куплю. Он упадет от моего удара в первом раунде. Я ведь стою триста миллионов или вроде этого, не так ли?

Стремительно-испуганные взгляды профессоров; глаза всех Устремлены на кнопки микрофонов селекторной связи с соседним кабинетом.

Бинн усмехнулся:

- Я не вру моим пациентам, коллеги. Я их злю. Именно это придает им импульс силы... Да, я позволил ему услышать ваши слова... Для других это может быть шоком, а для сэра Питера всего хорошая психотерапия... Пошли, он ждет... "Верьте первому впечатлению, но при этом вчитывайтесь в каждое слово документа"

С л а в и н изредка бросал на профессора Иванова быстрые взгляды, особенно в те моменты, когда тот неторопливо просматривал свои записи, сделанные на маленьких листочках плотной, чуть желтоватой бумаги. Крупная голова несколько асимметричной формы казалась вбитой в крепкие плечи - так коротка была его мясистая шея, покрытая бисеринками пота; в зале, где шла защита диссертации соискателем Макагоновым, было душно, но не настолько, чтобы так уж потеть (видимо, крепко пьет, подумал Славин). Говорил профессор к о м а н д н о, порою раздражался чему-то, одному ему понятному, и тогда его голос, и без того тонкий, срывался на фальцет.

- Все мои критические замечания, - продолжал Иванов, - которые я не мог не высказать, ни в коем разе не меняют позитивного отношения к работе соискателя. Мы наработали порочный стиль: если уж хвалить, то, что называется, взахлеб, чтоб ни одного слова поперек шерстки: ура, гений, люди - ниц! Не верю я такой похвале! За ней угадывается неискренность, а в конечном счете полнейшее равнодушие к делу... Жаль, что в нашем ученом совете такого рода настроения по-прежнему бытуют... Как и все мы, я глубоко уважителен по отношению к Валерию Акимовичу Крыловскому: патриарх, всем известно... Но зачем же, Иванов обернулся к председательствующему, - объявлять выступление Валерия Акимовича с перечислением всех его званий, лауреатств и титулов? Зачем это трясение золотом прилюдно?! Что это за византийщина такая?! А между тем работу соискателя, столь нужную оборонной технике, мурыжили два года! Пока собрали все мнения, утрясли планы, разослали рецензентам... Два года вон! Я извиняюсь перед соискателем за эту замшелую дремучесть процедуры вхождения в науку и прошу его, как человека молодого, не битого еще, не впадать в равнодушный пессимизм. Жизнь - это драка. Увы. Особенно в науке. Пора научиться угадывать таланты, а не строить для них специальную полосу бега с преодолением препятствий. Что создает спортсмена, то губит ученого. Я поздравляю соискателя: он сказал свое слово в науке. Это не перепев знакомых истин, не собрание чужих цитат и схем, это - новая идея, браво!