Юлиан Семенов - Пересечения

- Ты ее раньше не знал?

- Наверное... Пытался читать, но не входило... Надо ведь, чтобы в о ш л о, тогда только поэзия станет твоею... Я бы в пропагандисты принимал, как в члены творческого союза, со всеми вытекающими отсюда льготами и наградами, честное слово... "Бу-бу-бу", сам не понимает, что говорит... А мне женщина вчера читала... Хотя нет, сегодня уже... Знаешь, есть стихи утренние, а есть вечерние...

- Точно, Особенно у Ахматовой.

Он любил три вещи на свете:

За вечерней пенье, белых павлинов

И стертые карты Америки.

Не любил, когда плачут дети,

Не любил чая с малиной

И женской истерики.

...А я была его женой.

- Слушай, давай сбежим, а? - сказал Степанов. - Поедем в "Арагви", мы там вечность не были. Едем, Сань?

- А ты мне триста дублонов одолжишь?

- Конечно.

- Только я верну не раньше чем через три месяца.

- С главрежской зарплаты? Сколько тебе положили?

- Постучи по дереву.

- В данном случае по дереву можно не стучать, дело верное...

- Заедем тогда на телеграф, я переведу в Гагру...

О своих домашних делах они старались не говорить - и тому и другому это было больно; когда в компании малознакомых людей Степанова начинали выспрашивать, где Надя, отчего не пришла, чем сейчас занимается, Писарев, глядя на друга, испытывал острое чувство тоски, даже под ложечкой холодело. И он всегда горделиво поражался выдержке друга: тот отвечал рассеянно, улыбался при этом, умело уходил от слишком уж назойливых вопросов, ловко переводил разговор на другие темы, захватывая при этом инициативу; только Писарев замечал, как потом менялось его лицо: он старился, делались заметными сеточки морщин под глазами, на висках проявлялась нездоровая желтизна, и весь он делался как фотопортрет, выполненный на крупнозернистой пленке.

...Первым человеком, кого Писарев увидал в "Арагви", был Назаров.

- Банкет у Арины здесь будет, - пояснил он, - в семь часов. Проверяю готовность... Ну, у вас все в порядке? Можно поздравить?

- Завтра, видимо.

- Ну-ну... От всего сердца... Я дал все команды.."

- И вас поздравляю, Станислав Федорович, с молодым кандидатом Ариной Станиславовной.

- Постучите по дереву.

Писарев представил себе, как бы фыркнул Левон, если б услыхал эту фразу большого босса. Как же все стремительно меняется, бог ты мой! Тридцать лет назад человека в узких брюках называли стилягой, а уж того, кто носил пиджак с разрезом, молодые ревнители нравственности могли попросту задержать на улице. А сегодня стоял рядом с Писаревым первый заместитель начальника главка, и брюки у него были узенькие (сейчас, правда, стилягами считают тех, кто носит широкие, расклешенные, в которых раньше ходили ревнители), в пиджаке со шлицей, и галстук на нем был нарядный, яркий, и он не костил Писарева формализмом, а, наоборот, поддержал его идею создания нового зрелища. А что это, кстати, такое - формализм? Разве балет - от начала и до конца - не есть гимн форме? А греческая статуя? Да и вообще разве реализм существует вне формы? Что существует вне формы? Дух? Но ведь и религии ищут для себя соответствующую форму.

...Никого из тех официантов, с которыми Левон, Степанов и Писарев дружили, когда приезжали сюда - с первых своих заработков - пировать вместе с Эдиком, Мишей, Андреем, Эриком, не было уже. Работали все больше женщины, а раньше они всегда садились к Аркаше, армянину, дружочку, который не спрашивал, какой будет заказ; он приносил много зелени; тогда здесь была и кинза, и цицмати, и тархун; потом он угощал их жареным сулугуни и горячим лобио, а заключал пиршество куриной чихиртмой, господи, когда ж это было?!

...Толстая малоподвижная официантка на их вопросы о тех блюдах, которые они всегда брали, отвечала односложным "нет"; было ей откровенно скучно; она ждала вечера, когда придут компании и закажут ветчину, водочку, колбаску, сыр, коньяк, икру, все будет как полагается, а эти базлают про какие-то потроха где они их видели, эти потроха? Гребешки? Еще чего захотели, поди выполни план с этими гребешками, сразу в трубу вылетишь.

Писарев заметил, как Степанов набычился; положил руку на его колено, обезоруживающе улыбнулся официантке:

- Девушка, вы не сердитесь, мы бутылку тоже закажем и порцию икры возьмем... Только у моего друга мать - грузинка, он сам приезжий, поблагодарит от души, главное, чтоб зелень принесли, кавказцы без нее не люди...

Официантка подобрела, заказ приняла, "отколыхала" на кухню, а Степанов, посмотрев ей вслед с горестным недоумением, сказал: