Михаил Бакунин - Исповедь

"Вместо мощного, широко разветвленного союза, во главе которого воображал себя Бакунин и с помощью которого он мнил себя в состоянии привести в движение могучие силы, я едва нашел какую-нибудь дюжину весьма юных людей, которые при всей своей экзальтированной фантазии не могли ни на минуту обманываться насчет своего бессилия. Я беседовал с отдельными лицами, на которых они мне указывали как на склонных при удобном случае к насильственному возмущению, встречал подчас и добровольную готовность на жертву, но одновременно все больше убеждался в правильности моего первого впечатления от положения вещей. По утверждению проницательных патриотов требовались еще по меньшей мере месяцы для того, чтобы доставить настолько широкое распространение тому взгляду, что только солидарное действие германской и австрийской демократии способно поставить преграду растущей реакции, чтобы от него можно было ожидать перехода к делу. Австрийское правительство вскоре после того своим жестоким преследованием всех тех, кто во время моего кратковременного пребывания в Богемии поддерживал со мною сношения, ясно показало, сколь необеспеченным оно себя чувствовало и какой страх внушала ему даже отдаленнейшая попытка вызвать народное возмущение" (Рекель, цит. соч., стр. 144-146).

243 Рекелю не нравилась роль бакунинского агента. Отчасти поэтому, а отчасти потому, что он не считал этого нужным, он не отдал бакунинских писем, а только показывал их при нужде и увез с собою обратно в Дрезден, что впоследствии повредило как ему лично, так и всем подсудимым по пражскому делу (показания Рекеля в Кенигштейне 18 июня 1850 г; см. Чейхан, прим. 251; "Материалы", т. II, стр. 188).

Как сообщает в своих воспоминаниях А. Рекель (стр. 200), он забыл уничтожить два письма, данные ему Бакуниным (в Праге он их не отдал адресатам, а лишь предъявлял). Когда он был 7 мая 1849 года захвачен под Дрезденом правительственными солдатами, эти письма были найдены у него при личном обыске. В бакунинских письмах никаких имен не фигурировало, но в карманной книжке Рекеля, также у него отобранной, оказались записанными имена многих известных пражан. Саксонское правительство поспешило сообщить эти сведения австрийскому. Эти записи отчасти помогли австрийскому правительству распутать известное дело о заговоре с целью вызвать революцию в Богемии. Следователь фон Гок, которому было поручено это дело, страшно раздул его. Он приезжал и в Дрезден допрашивать по этому делу Бакунина и Рекеля. Последний позже сильно раскаивался в том, что вступал в разговоры с этим инквизитором, который разумеется использовал показания, данные Рекелем в целях оправдания арестованных, для ухудшения их участи.

Сначала Рекель на допросах отрицал свои встречи с пражскими революционерами, но затем признал встречи с д-ром Бруна (Эдуард Бруна, доктор философии, был преподавателем Нейштадтского лицея.) и И. Фричем. К последнему привел его Г. Страка в день его отъезда в Дрезден, т. е. 5 мая. Интересуясь движением в Богемии, он, Рекель, поехал в Прагу для того, чтобы подготовить ожидавшуюся там революцию и обсудить со своими единомышленниками те меры, какие надлежало предпринять для успеха этой революции. Он признал, что знал об отношениях Густава Страка к Бакунину и что по прибытии в Прагу вошел в сношения с ним и его братом Адольфом, а затем и с доктором Циммером, с которым познакомился у Бакунина в Дрездене; он обращался также к д-ру Бруна, Карлу Сладховскому, И. Фричу и Э. Арнольду, особенно же старался повлиять на Бруна и Сладховского, чтобы привлечь их к участию в революции, и стремился убедить д-ра Бруна отдать на революционные цели находившиеся в его руках деньги польских легионов. Далее он признал, что посетил Сабину, передал ему поручения Бакунина и убеждал его принять активное участие в предстоящей революции, необходимые мероприятия для успеха которой он с ним обсуждал; он настаивал также на том, чтобы начинать революцию в Праге как можно скорее. Рекель заявил наконец, что при взрыве революции Бакунин лично приехал бы в Прагу, а он, Рекель, остался бы в Праге и присоединился бы к революции, если бы она не началась раньше в Дрездене и не принудила его вернуться туда. Выехал Рекель из Праги 5 мая, а 6 приехал в Дрезден, где свиделся с Бакуниным.

По-видимому при встрече в Дрездене обоим им в обстановке восстания было не до подробных разговоров, так что Бакунин о работе Рекеля в Праге ничего особенного не узнал, но услышал от него, что в Праге все идет хорошо. Рекель при встрече с Бакуниным будто бы сказал ему: "Сегодня в Праге вспыхнет восстание". Но Бакунин заявил, что он не припоминает таких слов Рекеля. Да и сомнительно, чтобы после вынесенных из Праги неблагоприятных впечатлений, Рекель мог даже в порыве энтузиазма сказать такие слова (Чейхан, прим. 275 и 277).