Владимир Хрусталев - Тайны на крови. Триумф и трагедии Дома Романовых

Одушевленный единою со всем народом мыслию, что выше всего благо Родины нашей, принял я твердое решение в том лишь случае воспринять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, через представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского.

Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и обреченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа.

3/III — 1917 г. Михаил.

Петроград» [427].

Подписав акт об отказе «восприятия верховной власти» до решения Учредительного собрания, Михаил Романов посчитал, что выполнил свой долг, как он его понимал. Таким образом, вопрос о власти формально оставался открытым до решения Учредительного собрания, а Михаил Романов сохранял права на Российский престол. «Соломоновым решением» на некоторое время был достигнут баланс равновесия политических сил в стране, но борьба за власть продолжалась.

Позднее присяжный поверенный Н.Н. Иванов свидетельствовал в своих рукописных воспоминаниях:

«Я видел великого князя после отречения.

— Ну, пожмете ли вы мне руку? Я поступил правильно. Я счастлив, что я частное лицо. У них все устроится понемногу. И я думаю, что не будет так много крови и ужасов, как вы пророчили. Я и отказался, чтобы не было никаких поводов дальше проливать кровь. Я понимаю ваши опасенья. В такие дни так легко потерять перспективу.

Я мог только сказать, что он поступил согласно своему характеру» [428].

Стоит еще раз напомнить, что тем временем, т. е. после отречения императора Николая II от Российского престола, на фронте начали присягать новому императору Михаилу II. На Кавказском и Румынском фронтах это было сделано почти повсеместно. Понадобились дополнительные телеграфные переговоры М.В. Родзянко и кн. Г.Е. Львова с генералом М.В. Алексеевым о создавшейся ситуации и необходимости до опубликования манифестов в печати запретить принятие новой присяги. Манифест Николая II специально не стали сразу публиковать после отречения, т. к. если бы это было сделано, то по законам Российской империи великий князь Михаил Александрович автоматически считался взошедшим на престол. Акты об отречении Николая II и Михаила Романова были официально обнародованы одновременно, только 5 марта 1917 года, в «Вестнике Временного правительства».

В армейских частях, военном флоте и по Российской империи последние события были восприняты неоднозначно. Здесь уместно привести выдержку из воспоминаний контр-адмирала С.С. Фабрицкого (1874–1941), который командовал одним из соединений на Румынском фронте: «Не было буквально никаких признаков надвигавшейся революции, о которой никто и не думал, когда неожиданно ураганом влетел ко мне в кабинет бледный начальник штаба и подал зловещие телеграммы от командующего флотом с известием об отречении Государя и передаче престола великому князю Михаилу Александровичу. Телеграмма была составлена в туманных выражениях, из нее можно было ясно понять лишь факт отречения и вступления на престол нового императора. Поэтому немедленно войска участка были приведены к присяге на верность Государю императору Михаилу Александровичу. Всюду царил полный порядок, но чувствовалась какая-то общая подавленность, как будто перед грозой.

Получился по телеграфу текст отречения и последний Высочайший приказ по армии, где Государь приказывал подчиниться новой власти. А какой — не было понятно. Пришло, наконец, отречение великого князя Михаила Александровича и спуталось все. Абсолютно невозможно было понять, кому перешла вся полнота верховной власти, и стало ясно, что наступила гибель…» [429].

Вот еще одно свидетельство командира л. — гв. Измайловского полка, генерал-майора Н.Н. Шиллинга (1870–1946), который в этот период находился на Западном фронте: «Когда я сообщил моим измайловцам печальную новость об отречении Государя, то увидел, какое гнетущее впечатление она произвела на офицеров полка: появилась какая-то безнадежность, упадок энергии, так как каждый сознавал, сколько горя несет России эта перемена, особенно тогда, когда все надежные войска находились на фронте. Этой перемены могли желать только враги родины или слепые фанатики. Через несколько дней пришли манифесты Государя императора и великого князя Михаила Александровича; я, пользуясь тем, что полк еще находился в резерве, приказал собрать весь полк со всеми командами, дабы лично объявить им Высочайшие манифесты. Когда полк построился и мне было об этом доложено, я вышел к полку, обошел, здороваясь, все батальоны и команды, а, потом, приказав подвести ближе ко мне всех солдат, лично прочел манифесты и разъяснил им наш общий долг перед родиной, сказав, что как в каждой семье есть отец и мать, так и у нас были царь-отец и родина-мать; и как иногда семья теряет отца, оставаясь лишь с матерью, так и у нас сейчас: отец наш, царь ушел, а осталась наша мать — родина и наш святой долг еще крепче сплотиться круг нашей осиротелой родины, хранить и защищать ее до последней капли крови. Затем разъяснил солдатам, что великий князь Михаил Александрович до созыва и решения Учредительного собрания не хочет принять царский престол; а потому: “Братцы”, — обращаясь к солдатам, сказал я, — “Наш долг, когда придет время созыва Учредительного собрания, чтобы все наши подавали голоса за великого князя Михаила Александровича”, а теперь всем нам остается одно: снял папаху, осенив себя крестным знаменем, сказал: “Господи сохрани нам законного царя Михаила!” И весь полк, как один человек, снял папахи и осенил себя крестным знамением. Вот яркая картина того настроения, которое царило в то время на фронте почти во всех строевых частях. Я подчеркиваю — в строевых частях на фронте, так как то, что творилось в тылу и, особенно, запасных частях Петроградского гарнизона, распропагандированного революционными агитаторами, не может служить доказательством, что армия была революционно настроена. Не правы те лица, говорящие в своих воспоминаниях о “тыловом бунте” в последних числах февраля 1917 года, в Петрограде, называя его “революцией” и, указывая, что то такой, то другой гвардейский полк присоединился к восставшим и принимал участие в революции. Это не верно уже потому, что все настоящие Гвардейские полки в это время были на фронте, а в Петрограде были лишь запасные батальоны Гвардейских полков, причем, чья-то невидимая, но сильная и вредная рука, совершенно изъяла эти батальоны из подчинения командирам полков, бывшим в то время на фронте и, вместо того, чтобы командир полка являлся полным хозяином запасного батальона, как неотъемлемой части полка, батальоны эти и полка не имели между собой настоящей твердой связи, а являлись как бы отдельными, самостоятельными единицами, что очень вредно отразилось в моральном отношении, в смысле понимания подчиненности, как в составе офицеров, так и нижних чинов» [430].