Владимир Хрусталев - Тайны на крови. Триумф и трагедии Дома Романовых

Великий князь просил меня рассказать о судьбе подписанного манифеста, о виденном мною за день и о настроениях, как в Таврическом дворце, так и в Петрограде.

Мне пришлось ответить, что “Манифест великих князей” принадлежит уже истории. Настроения Таврического дворца диктуются не теми, кто считаются руководителями движения, а в значительной степени улицей и какими-то закулисными силами. Роль Временного комитета Государственной Думы не возрастает, а падает. Родзянко, Керенский и иже с ними вынуждены вертеться как волчки на бурных волнах и легализовать все, что приносит народная толпа. Во что выльется хотя бы ближайший день, никто не взялся бы предсказать…

— Как вы думаете, что идет? — спросил меня великий князь.

— По совести, не вижу. Сознаю только, что совершается что-то важное и страшное.

— Вы ждете крови?

— Страшное не в крови сегодняшнего дня. О, если бы все ограничилось сегодняшней кровью, тогда не жаль было бы никакой жертвы.

— А вы что думаете? — обратился великий князь к штатскому старичку, которого я называю Чеховичем.

С живостью и бойкостью начал говорить Чехович. Он показался мне по всем речам этого дня симпатичным либералом земского склада характера. Происходит то, чему давно время, и то, чему следовало случиться после войны, случилось сегодня. Сожалеть ли об этом? Не сожалеть, если немедленно будут приняты нужные действия сверху, чтобы не разразилась катастрофа безвластия или анархии. Конечно, катастрофа не придет немедленно, есть еще время, и нужно его использовать.

Михаил Александрович прервал его.

— Я не понимаю брата. Не знаю, что он думает. Боюсь, что ему не все известно. Такая ясная обстановка. Надо идти навстречу народу. Думаете ли вы, что будет полезно, если я напишу Государю телеграмму? — снова спросил меня великий князь.

— Телеграмма ваша может, полагаю, быть очень важной, если вам удастся вложить в нее нужное и убедительное содержание, — ответил я.

— Я напишу ему, что вижу и что думаю. Или давайте напишем вместе. А удастся переслать?

— За пересылку ручаюсь. Текст телеграммы я сейчас же отвезу в Таврический [дворец] и его немедленно передадут Государю. А составление Ваше Высочество должны взять исключительно на себя. Литературный, дипломатический язык в таком обращении не нужен. Государь должен сразу видеть, что это телеграмма вашего сердца. Ни на одну секунду не должно быть у него и тени подозрения, что вы писали под каким-либо давлением, ведь для него вы пишите из очага революции…

Минут двадцать прошло, когда он вернулся с небольшим листком бумаги и передал его мне.

Ровным четким почерком было набросано рукою великого князя несколько строк. Не помню теперь точного содержания телеграммы, но отлично помню, как меня остановила на себе и привлекла сердечность обращения. Михаил Александрович просил брата и царя со всей доброжелательностью и искренностью пойти навстречу народу, и просьба была облечена и нежностью брата, и привязанностью верноподданного. …

Я весь вечер всматривался в лицо и глаза великого князя, изучая их, запоминал. Он говорил от всей души, но до этого момента все его взгляды и движения губ обволакивались привычками царского воспитания. Сейчас придворная маска была сброшена, и я увидел выражение, которое мог определить резко словом “умиление”.

“Образ царя Федора Ивановича!” — мелькнуло у меня в голове…

Я взял телеграмму и уехал.

В Таврическом [дворце] переписал копию и сдал ее М.В. Родзянко, показав подлинник и прося распорядиться немедленной передачей Государю. Подлинник оставил у себя, видя, что все равно его в этой суматохе затеряют» [378].

Вечером на квартиру князей Путятиных пришел великий князь Николай Михайлович (1859–1919), переодетый в простолюдина, хотя из своего дворца по ту сторону Миллионной ему надо было всего только улицу пересечь. Он только недавно вернулся из домашней ссылки, из Херсонской губернии, куда был отправлен императором за интриги и лишние разговоры. Страстный историк и мятежный по натуре, великий князь был не столько удручен событиями, сколько обрадован ими, что присутствует при них, принимает участие в них, сможет описать. Хотя Николай Михайлович и сознавал ответственность перед историей, но что делать, так толком и не посоветовал своему родственнику.

Никто не ожидал революции с такими катастрофическими последствиями. На начальной стадии беспорядков достаточно было кому-то из великих князей возглавить твердой рукой верные еще полки, и события могли принять совершенно иной характер.