Дмитрий Шерих - Город у эшафота.За что и как казнили в Петербурге

Пример еще более красочный: среди заложников числился правый эсер Лазарь Васильевич Берман, поэт и выпускник Тенишевского училища. Он прожил долгую жизнь, был близко знаком с Есениным, издал немало книг и умер в Москве в 1980 году.

В общем, не будет преувеличением сказать: опубликованный перечень заложников стал лишь наброском расстрельных списков ВЧК, очень многие заложники сумели избежать казни. Однако на место уцелевшим пришли новые: общее число казненных, широко объявленное чекистами, сомнению вряд ли подвергается.

Пятьсот расстрелянных: где и как они встретили свой смертный час? С достоверностью можно утверждать лишь одно: заложников расстреливали в разных местах и при разных обстоятельствах. Ясно и другое: при такой мощи конвейера смерти уже невозможно было обходиться подвалами здания ЧК и обычными городскими мертвецкими. Кажется, именно тогда начал использоваться как лобное место Ковалевский лес — поросший лесом участок Ржевского артиллерийского полигона, прилегающий к Рябовскому шоссе между бывшими станциями Ковалево и Приютино.

«Этот лес представляется тем более вероятным местом проведения казней, что он не только отделен от внешнего мира охраняемой внешней границей полигона, но и от самой территории полигона изолирован долиной реки Лубьи», — писал позже историк красного террора Вениамин Викторович Иофе. К тому же если с полигона слышны выстрелы — что ж в этом странного? В Ковалевском лесу, примерно в 900 метрах от нынешнего Рябовского шоссе, с давних пор стояло здание порохового погреба, и его стали использовать как накопитель: приговоренные ожидали тут своей скорбной участи.

Пятнадцатого октября в Смольном состоялась конференция местных ЧК Северной коммуны, на которой прозвучали доклады о первых итогах ударной работы; отчет о мероприятии был напечатан в шестом номере «Еженедельника Чрезвычайных Комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией» за 1918 год: «Докладчик тов. Бокий осветил деятельность областной комиссии в Петрограде после эвакуации Чрезвычайной комиссии в Москву, т. е. после 12 марта.

Общее число дел, рассмотренных комиссией, 5423, из них 2817 законченных. Некоторые из дел переданы в народный суд, некоторые завершены самой комиссией. Часть участников этих дел расстреляна. В производстве находится 2705 дел. Чувствуется сильный недостаток следователей; на долю каждого следователя приходится не менее 100 дел. Общее число арестованных было 6229. За время красного террора расстреляно около 800 человек».

Итак, официальное заявление: к середине октября 1918 года общее число расстрелянных в Петрограде составило около 800 человек. Странное дело, правда: простое сложение 512 и 500 дает нам число куда большее — свыше 1000 расстрелянных. А вот историк спецслужб Василий Иванович Бережков со ссылкой на архивы ФСБ утверждает, что все расстрелы в Петрограде регистрировались, и число казенных за весь 1918 года (включая и период до красного террора) составляет 631 человек.

Загадки — и решить их, похоже, не удастся никогда. Можно делать лишь предположения: не пересеклись ли в какой-то части списка первоначальные 512 казненных и более поздние 500? И не основаны ли данные Василия Бережкова на официальной документации, которая в грозовом 1918 году могла составляться с недостаточной полнотой?

Одно можно сказать точно: казнены на волне красного террора в Петрограде были не менее 800 человек. За полтора месяца. Страшная статистика, оставившая позади даже суровые времена столыпинских военно-полевых судов: там, читатель помнит, за полгода по всей России казнено было 683 человека.

Уже вскоре волна красного террора в Петрограде пошла на спад: даже новая власть поняла, что переборщила. Расстрелы продолжались, но не столь массовые: так, 30 октября к высшей мере наказания был приговорен уже несколько месяцев сидевший в петроградском Доме предварительного заключения бывший банкир Игнатий Порфирьевич Манус, которого взяли в заложники, подозревали в спекуляциях, но казнили за другое — за попытку дать взятку сотрудникам ДПЗ, «отрицательное отношение к советскому строю, его стремление при помощи денег развратить честных коммунистов».

А знакомый читателю Яков Петерс встретился в начале ноября 1918 года с журналистом одной из московских газет: «Что же касается расстрелов, то я должен сказать, — продолжал гражданин Петерс, — что, вопреки распространенному мнению, я вовсе не так кровожаден, как думают. Напротив, если хотите знать, я первый поднял вопль против красного террора в том виде, как он проявился в Петербурге. К этому, я бы сказал, истерическому, террору прикосновенны больше всего те мягкотелые революционеры, которые были выведены из равновесия и стали чересчур усердствовать.