Дмитрий Шерих - Город у эшафота.За что и как казнили в Петербурге

Власти заинтересовались, казака переправили в Петербург. Мастера Тайной канцелярии быстро заставили Романа Исаева сознаться в выдумке насчет камня, хотя насчет руды он стоял на своем: где ее отыскать, знает доподлинно. Однако резолюция кабинет-министров от 2 июня 1740 года была однозначной: «Казнить смертью в Санктпетербурге, дабы в провозе его не было напрасного казенного убытка, а особливо чтоб с дороги не ушел и пущего злодейства учинить не мог».

На всякий случай министры велели «не объявляя ему смерти, прежде спросить у него, конечно ль он такую руду знает и в каких именно урочищах». Однако отсрочка вряд ли оказалась существенной: 27 июня на Сытном рынке предстояла новая казнь, причем на эшафоте должен был оказаться один из недавних кабинет-министров.

…Есть какая-то недобрая ирония судьбы в том, что самая знаменитая публичная казнь аннинского времени состоялась 27 июня 1740 года, в очередную годовщину великой Полтавской баталии. Дело Артемия Петровича Волынского: о нем написано много, много существует и всяких домыслов, достоверно же известно одно — тяготясь существующими при дворе Анны порядками, в том числе всесилием герцога Бирона, Волынский лелеял замысел стать при дворе первым человеком. Для этого писал проекты, которые обсуждал вместе с близкими ему людьми.

Соперник тоже не дремал: следствие над кабинет-министром Волынским было инициировано Бироном, и оно показало не только умысел Артемия Петровича ограничить самодержавную власть императрицы, но и некоторые другие его прегрешения, в том числе взятки, а также побои, несправедливо нанесенные другим людям, в числе которых был и поэт Василий Тредиаковский. Итог следствия и суда подвело специально учрежденное для суда Генеральное собрание: «За такие их безбожные злодейственные Государственные тяжкие вины, Артемья Волынского, яко начинателя всего того злого дела, вырезав язык, живого посадить на кол, Андрея Хрущова, Петра Еропкина, Платона Мусина-Пушкина, Федора Соймонова четвертовав, Ивана Эйхлера колесовав, отсечь головы, а Ивану Суде отсечь голову, и движимые и недвижимые их имения конфисковать».

Страшный приговор, в петербургской истории небывалый: как минимум потому, что никого еще здесь не приговаривали к урезанию языка и посажению на кол. Такое случалось, правда, в Москве: осведомленные петербуржцы помнили, наверное, как в декабре такого уж далекого 1718 года в Первопрестольной посадили на кол майора Степана Глебова, обвиненного в связи с первой женой Петра I Евдокией Лопухиной. Приговоренного тогда обрядили в шубу, чтобы не погиб слишком быстро, — и агония его длилась четырнадцать часов.

Впрочем, первоначальный суровейший приговор Генерального собрания был пересмотрен. Выдающийся российский историк Николай Иванович Костомаров писал: «Когда пришлось подписывать смертный приговор, у Анны Ивановны проснулось чувство жалости к человеку, которого так недавно она любила и уважала, но Бирон опять заявил, что если Волынский останется жив, то его, Бирона, не будет в России. Анна Ивановна снова поддалась любви и привычке к Бирону — она подписала приговор».

Подписала, но все-таки смягчила вердикт «по обыкновенному Высочайшему Нашему ИМПЕРАТОРСКОМУ сродному великодушию». Сам Артемий Петрович был в конечном итоге приговорен к отсечению правой руки и головы, советник адмиралтейской конторы Андрей Федорович Хрущов и архитектор Петр Михайлович Еропкин — к отсечению головы, а остальным четырем конфидентам императрица жизнь сохранила. Президента коммерц-коллегии Платона Ивановича Мусина-Пушкина она приговорила к урезанию языка и ссылке навечно, вице-президента адмиралтейской коллегии Федора Ивановича Соймонова и тайного кабинет-секретаря Иоганна Эйхлера — к наказанию кнутом и к ссылке в Сибирь на каторжную работу, секретаря Коллегии иностранных дел Ивана де ля Суду — к наказанию плетьми и ссылке на Камчатку.

Язык, впрочем, отрезали не только Мусину-Пушкину, но и Волынскому — вопреки окончательному приговору. Совершили это еще в застенке, без лишней публики. Снова Костомаров: «По совершении этих операций, Ушаков и Неплюев повели Волынского на казнь. Кровь лилась ручьем из отрезанного языка. Ему устроили повязку — род намордника, чтобы остановить течение крови; но, не находя исхода через рот, кровь хлынула в горло. Волынский стал лишаться чувств, так что двое служителей втащили его под руки на эшафот».

В этой главе мы уже дали слово Леонтию Раковскому, а сейчас позволим себе коротко процитировать знаменитый роман «Слово и дело» Валентина Пикуля, удивительно плодовитого и популярного исторического писателя: «Был прочтен указ. Но в указе этом опять было сказано только о «милостях» великой государыни, императрицы Анны Иоанновны, которая, будучи кротка сердцем и нравом благостна, повелела милостиво… милостиво… милостиво… В народе слышалось: