Виктор Геманов - Подвиг тринадцатой. Слава и трагедия подводника А. И. Маринеско

И убедились в этом еще раз, когда увидели своими глазами финские и шведские газеты последних дней, заполненные снимками лайнера и сообщениями о количестве ушедших на дно гитлеровских генералов и офицеров, партийных бонз, эсэсовцев и гестаповцев, а главное — подводников. Уж они-то знали, как много значили для фашистов подводные силы.

Шведская «Афтонбладет» за 20 февраля сообщала следующее: на борту «Вильгельма Густлофа» находилось 9 тысяч человек, в том числе 22 высокопоставленных партийных чиновника из польских земель и Восточной Пруссии, генералы и старшие офицеры РСХА (ведомства Генриха Гиммлера), батальон вспомогательной службы порта из войск СС численностью 300 человек, а главное — 3700 унтер-офицеров, выпускников школы подводного плавания и 100 командиров подводных лодок, окончивших специальный курс усовершенствования для управления лодками с единым двигателем системы Вальтера.

Здорово «подрубила крылья» рейху гибель 3700 специалистов и 100 командиров субмарин! От сознания этого тепло и радостно было на душе героев. Их ждали заслуженные правительственные награды, знаки внимания и уважения всего советского народа…

В начале семидесятых годов один из очередных своих отпусков провел я в Одессе, где в то время жили мать Александра Ивановича Маринеско — Татьяна Михайловна и его сестра Валентина Ивановна. Разумеется, я не мог не встретиться с ними.

В чистенькой и уютной однокомнатной квартирке на улице генерала Петрова, что в новом районе города, за чашкой чая разговорились мы с Татьяной Михайловной — сухонькой и невысокой темноволосой старушкой, с отпечатком былой красоты. Разговорились о давних, еще дореволюционных годах, о семье, об Александре Ивановиче.

— Родилась и росла я в небольшом городке Лохвице на Полтавщине, — вспоминала Татьяна Михайловна. — Семья была большая — три брата и две сестры. А время трудное — голодно, работы не найти. Была бы земля, так хлебопашеством занялись бы. Да где ее, землю-то, взять! Хорошо, что под Одессой жил у нас дядя. Вот и задумали всей семьей туда перебраться. Как-никак море, порт, большой город, глядишь — и работа какая перепадет… Так и оказались мы в поселке на окраине Одессы. Я уже подросла, заневестилась, когда на сахарный завод поселка поступил, как говорили, беглый матрос из румын. Красивый, статный, с пышными черными усами. Но мне, вчерашней крестьянке, особенно нравилась его хозяйственность — за что ни возьмется, все в его руках горело. Работал он мотористом, а на дому слесарничал. Когда же у кого болела скотина, то и ветеринарил. И все-то у него хорошо получалось. А еще нравилось, что книжек у него всяких было много. Порой читал и мне что-то. Приглянулась я ему, видно. Да и мне он был люб. Поженились вскоре. А за год до империалистической войны сын, Шура, появился. Такая уж радость была — сын жданный! К тому времени переехали мы с мужем в Одессу, и поступил Иван Алексеевич кочегаром в гостиницу «Бристоль»…

В том долгом неторопливом разговоре выяснилось, что Иона Маринеску (ставший впоследствии Иваном Алексеевичем Маринеско) родился в портовом румынском городе Галаце в бедной семье. Подошло время, поступил он на военную службу. Был кочегаром на миноносце королевского флота. Хоть и невелико Черное море — какие уж там дальние походы! — а морякам приходилось нелегко, особенно кочегарам. Потом исходили, бросая огромные лопаты угля в прожорливые топки. Но хуже всего было переносить не физические трудности, а унижения и издевательства боярских сынков — офицеров.

Довелось такое испытать и Ионе Маринеску. Только одного не учел офицер, поднявший руку в белоснежной перчатке на кочегара: хоть и бедняк тот, из простой семьи, да с детства привык к свободе, привык уважать себя. Есть такое врожденное чувство человеческого достоинства. Словом, в ответ на пощечину схватил Маринеску ломик и обрушил его на голову обидчика. Повисли на плечах матроса унтер-офицеры, скрутили его и бросили в карцер. Предстоял суд военного трибунала. Известное дело, чем бы он кончился! Только помогли бунтовщику друзья-товарищи из революционного кружка: организовали побег. Ночью вплавь через Дунай в Бессарабию, а затем в Россию бежал матрос…

— В Одессе жили мы на Софиевской улице, — продолжила рассказ сестра Александра Ивановича Валентина Ивановна. — Небольшая улочка эта была горбатой и пыльной. К морю от нее вел крутой спуск — лестница, мощенная плитняком. На самом верху ее любил сидеть Саша, глядеть на море, порт. Вообще-то он больше и пропадал на море: рыбачил, купался. Кстати, Саша прекрасно плавал и нырял. Помню, в Аркадии на причале часто нырял за монетками, брошенными в воду отдыхающими нэпманами, находил и поднимал их с большой глубины. А что за заплывы были! Всей мальчишечьей гурьбой — кто саженками, кто по-собачьи. Вырывались за ограничительные буйки на пляже. С удивительным постоянством первым в заплывах становился Саша. Да и вообще он был заводилой во всех мальчишеских шалостях, походах вдоль моря, рыбалках. Был он непоседливым, упрямым, увлеченным. И все это уживалось в нем с необычайной мягкостью и неприятием несправедливости. Он не молчал, если обижали малышей или слабых, — тут же вступался, хотя и был комплекцией послабее обидчиков.