Сергей Сергеев-Ценский: Благая весть

- Три хвоста, - пытаюсь я догадаться.

- Не хвоста, а крыла три, - вспомнил!.. Известно что - три крыла! Хвосты ни к чему - крыла три... Известно: один - об двух головах, другой об трех ногах, третий - об трех крылах: - вот-те все и уроды...

- Та-ак... Ну и пусть...

Некоторое время мы молчим. Смотрим на буковый лес на горах, который теперь пока еще чуть-чуть с прозеленью - синеват, точно парижской зеленью с известью покрашен от короедов.

А недели через две все уж зазеленеет в нем, и горы будут, как тонкорунные овцы; очертания же у них и теперь уж кудрявы и мирны.

- А вот волков тут нет, - говорит с сожалением Володя. - Бывалыча, у нас-то стерегешь сосунов в ночном, а уж он тут, - из кустов лезет мордой, "тты, гад лобастый!.." А то я раз пахал на кобыле, а сосун следом... Я себе иду безо внимания, соху правлю, чегой-то вдруг кобыла стала, храпит? Глянул назад, а уж он сосуна сгреб! Я к нему - ах, чума те переломай! Я вырываю, а он себе тянет, я себе рву, а он себе... Ведь зарезал, проклятый гад!

- Отогнал все-таки?

- Кого отогнал?

- Да его-то?

- Что ж отогнал, когда он уж зарезал? Гм... чудное дело! Тут уж толков чуть... Я его за задние ноги вытягиваю, а он за глотку сгреб. Сосун-то какой был, добро! Не хуже бы нашего Серого, только гнеденькой.

Если дать Володе волю вспоминать, он многое вспомнит. Как и я - он бобыль, но у него через край полная жизнь позади, и очень крепко сбитая жизнь. В будни он серьезен и зол даже: будни - работа, но сегодня, когда даже турурок гнезда не вьет и курица нестись не смеет, - день благой вести, в ожидании которой мы умышленно праздны; и отчего же мне не дать ему воли вспоминать?

Так, еще оказалось - корова у Володи была необыкновенно хороша:

- Ну, такая же огромадная - хол-мо-гор! Вымя - во, беремя, а дойки - в стакан толщины! Стадо идет, а она поперед всех, вроде какой генерал... Пастух только попробуй, ударь ее кнутом, ну, тогда шабаш: спасайся куда на дерево, и день цельный с него не слазь и к стаду не подходи... Отелилась, телка у ней обманным образом взяли, продали - тут и началось. Бабу - ее первую с ног сшибла: не брухтала ничего, а только ногой на руку наступила, вывих исделала - так с повязкой баба цельный Великий пост и прогуляла. А уж потом всех под итог - прямо никого к себе не подпускала, и кто мимо-то идет, и тех с ног сшибет (не рогами, а вот этим местом, грудью) и шарит и нюхает: если смирно лежит, - ничего, а встать захотел - что ты думаешь? - опять сшибла, смотрит... и все везде по одеже нюхает: телка не этот ли взял?.. До чего чудна: по дворам ходила - вот штука-то! Ходит - ревет. Поревет, послушает - мотанет хвостом - дальше ходу... А телка в другое даже совсем в село Сушки - попу отцу Семену продали. За двадцать! А?.. Жадный-жадный поп, а ведь дал. Ну уж и телок был!.. Крест истинный - красота!..

Я Володю слушать люблю: во мне и самом есть много исконно-сельского. И долго бы еще я готов его слушать, - благо оба мы сегодня праздны, - но близится роковой час.

- Никак время итить, - говорит Володя и смотрит на солнце уверенно, даже глаз не щурит. - Посмотреть потить в ящик, может, письмо тебе есть.

Благая весть!.. Но я говорю привычно:

- Ну, от кого же?.. Хоть газет-то не растеряй.

- Вона!.. Зачем их терять?

- И все-таки ты, Володя, скорее бы как-нибудь, - слышишь?

- А чего мне?.. Я живой рукой доскачу.

Подымается, кашляет в руку, гладит седую бороду, поправляет новый картуз, чтобы стоял геройски, и вот уж задвигались двухпудовые ходилища. И на земле моей только я, зеленый турурок в кипарисе, Серый в конюшне, шмели над цветущим миндалем, ящерицы между санталином и петушками... и солнце везде.

Я люблю землю - вообще землю, и свою.

Иногда говорит мне Володя:

- Зачем ты столько комнатей это настроил? Ты бы их хоть под дачи отдал, кому желающим.

- Что это, Володя, зачем же мне с дачниками возиться?

- Это, известно, возня... И он этого, дачник, не понимает, чтобы бережно: где виноград оборвет, где грушню... Ветки зря обломает известно... А тогда к чему же их строить?

Я и сам не знаю, признаться, зачем у меня столько комнат сейчас, и зачем я строю еще какой-то флигель, в который, быть может, никогда не загляну, и зачем буду (а непременно буду) строить еще. Но мне, как начинается весна, неудержимо хочется для земли что-то сделать. Деревьев я понасажал на ней везде, где можно, и каждую весну почему-то строюсь. Должно быть, у нас с землею брачный союз, и каждая весна - пора моей сильнейшей любви к ней, и я не хочу оставить ее неплодной. И пускай стоят на ней ненужные мне дома: это я просто подношу ей свои весенние подарки, и она их кокетливо носит - эти белые стены, и красивые крыши из черепицы, и резные балконы, и лестницы - как молодица новые кофточки и шали.