Сергей Сергеев-Ценский - Бурная весна (Преображение России - 10)

- Вот рады будут все в нашей роте, как вы ее опять примете, ваше благородие!

- Ну вот, рады, что ты, брат, - не все ли равно, что я, что другой?

- Как можно, ваше благородие! Разве наша солдатня, она хотя бы какая ни на есть, не понимает? - и Старосила почему-то поглядел при этом на Обидина и добавил: - Не в нашу ли роту и вы тоже будете?

- Нет, я в другой полк, - ответил, улыбнувшись, Обидин.

- Я тоже в другой полк, - его же словами ответил Старосиле и Ливенцев.

- Шуткуете? - оторопел Старосила.

- Ничуть. Вполне серьезно! Даже в другую дивизию.

И, видя, что Старосила вполне непритворно опечален, хлопнул его по плечу, объясняя:

- С начальством ничего не поделаешь, - взяло и назначило в другую дивизию: там я оказался нужнее... Прощай, брат Старосила! Мне надо идти в свой вагон, - торопливо сказал он вдруг, обнял его так же, как и при встрече, и пошел, едва взглянув в сторону дочери Добычина и ее мужа Макухина.

- Вот не думал, что такая сидит во мне привычка к своей роте, извиняющимся тоном обратился он к Обидину. - Великое дело оказались окопы, в которых вместе торчали, которые и заняли вместе с бою... А этот Старосила, он был толковый взводный, если бы в новом полку были у меня хоть немного похожие, стал бы я, как говорится, кум королю и сват Гаврику.

Обидин поглядел на него испытующе и спросил осторожно:

- То есть, толковый он был взводный в смысле защиты или как-нибудь еще?

- И защиты и атаки тоже, а как же иначе? - немного удивился и тону и смыслу этого вопроса Ливенцев.

Кругом сновала толпа военных всяких рангов - шумная и однообразная, лишь кое-где расцвеченная белыми халатами сестер милосердия и их яркими красными крестами. Сестры были из санитарного поезда - дома скорби на колесах.

Оттуда и туда резво бежали засидевшиеся санитары с чайниками. Там в одном из вагонов кто-то громко воюще стонал с небольшими перерывами; в то же время два военных врача, шинели внакидку, медленно прогуливались в тени около другого вагона.

На платформе тяжело двигались тележки с ящиками из новеньких веселых досок и фанеры, на которых что-то было написано, наляпано черной краской. То и дело слышались рабочие крики: "Посторонитесь!.. Дайте ходу!.. Поберегись, эй!"

Весна и тепло между тем заставляли многих забывать о том, что отсюда же не очень далеко до фронта, где очень часто ревут пушки и стрекочут пулеметы. То там, то здесь вспыхивал заливистый женский смех, заботливо подкручивались усы, молодцевато выпячивались груди, кое у кого украшенные белыми крестиками.

Но исподволь во все звуки вокзала, покрывая их, врывался сверху жужжащий, однообразный, ровный гул, и когда он заставил всех поднять головы кверху, послышались крики:

- Аэроплан!

- Немецкий!

- Почему же немецкий? Может быть, и наш!

- А зачем здесь наш?

- Немецкий! Вот увидите!

- Сейчас начнет бросать бомбы!

- Да что вы говорите!

- Говорю, что надо! А другого не видно?

- Кажется, нигде не видно...

Шеи всех вытягивались, наблюдая за полетом вражеского самолета; и в то же время все пятились назад, готовясь куда-то и как-то скрыться от губительной бомбы, которая, казалось, вот-вот полетит вниз на станционное здание, или на перрон, или на какой-либо из поездов, стоящих на путях в ожидании отправки.

Воздушная машина кружилась над станцией замедленно и довольно низко. Ни у кого уж не оставалось сомнения в том, что она немецкая. Спрашивали один другого: неужели нет орудий, чтобы сбить разбойника? Дамы сочли самым надежным укрытием зал первого класса и кинулись туда толпой...

Тревога оказалась напрасной, - аэроплан потянул к западу и наконец скрылся из глаз.

- Сфотографировал немец станцию и ушел, - сказал Ливенцев подошедшему к нему капитану-артиллеристу, - а бомб не бросал, хотя и мог бы.

- Вообще ведь они только приличия ради пишут о своем весеннем наступлении на нас от моря до моря, а на самом деле задирать нас желания пока не имеют, - отозвался капитан.

- Почему же все-таки не имеют желания? - с живейшим интересом спросил Обидин.

- Ну, известно уж почему! - усмехнулся капитан. - О сепаратном мире с нами ведутся переговоры. Александра Федоровна вкупе с Распутиным стараются изо всех сил.

- Я даже слышал мельком, - вставил Ливенцев, - будто Распутин по пьяной лавочке говорил одному адвокату: "Если мы в марте не подпишем с немцами мира, - наплюй мне тогда в рожу!.." Адвокат этот распускал такой слух в феврале...

- А март уже прошел... - перебил его капитан.

- Отсюда следует, что был бы теперь под рукой у адвоката Распутин, а наплевать ему в косматую рожу он уже имел право, - закончил Ливенцев.