Сергей Сергеев-Ценский - Лерик

И только открылась дверь перед ними, как к матери бросился Лерик:

- Мама, меня Марк Игнатьич за уши!.. Меня - за уши!.. За уши.

И тогда произошло что-то нелепое.

Луша не совсем еще раздела Софью Петровну в передней, и шубка, сдернутая только за один рукав, волочилась за нею, и раскрасневшаяся от быстрой езды на свежем воздухе Софья Петровна вторично раскраснелась от волнения, когда подскочила к Марку Игнатьичу, готовая вцепиться в него:

- Как?.. Как вы могли это?.. Как за уши?

Подскочил и Лерик и остервенело начал вдруг бить его по ногам палкою Фрица...

Пятясь и стараясь выхватить палку у Лерика, кричал и Марк Игнатьич Софье Петровне:

- Вы должны меня спросить! Меня выслушать!.. Я его за уши не драл!.. Спросите Лушу!

Марочка, презрительно оглядев Марка Игнатьича, сказала что-то по-английски и проплыла дальше, в свою комнату. Фриц стоял, приложив здоровую руку к сердцу, и глядел на Софью Петровну выжидающими глазами, чтобы что-то высказать, - это мельком заметил Марк Игнатьич, - а Софья Петровна все порывалась к нему, маленькая и ярая, с загнутым носиком и блестящими глазами, как небольшая хищная птица - ястребок, кобчик:

- Как вы смели? Как вы смели? За уши?! Кто вам это позволил?

- Я тебя убью!.. Я тебя сейчас убью, подлец! - кричал Лерик.

Палку Марк Игнатьич у него вырвал - он схватил чугунную пепельницу со стола, бросил в него, чуть было не попал.

- Не драл, но следует! Следует!.. Юбки горничным задирает, а?!

- Вы врете! Вы нагло врете!.. Это - не уличный мальчишка, это мой сын! Вон отсюда!

- Софья Пет... Пет... тровна!.. Ссофья Пет... Петт... - пробовал что-то горячо сказать Фриц.

Луша убежала вслед за Марочкой, но любопытную и испуганную голову видно было в дальних дверях.

И, постепенно отступая к выходу, в котором торчал неподвижный Егор, Марк Игнатьич кричал, не понимая зачем:

- Но следует!.. Советую: дерите!.. Дерите!

Егор спокойно посторонился, давая ему дорогу, но когда он выбрался на террасу, шумно зазвенело разбитое стекло во фрамуге дверей над самой его головою, и посыпались дождем осколки: это Лерик бросил в него чем-то деревянным - и со звоном стекла слился его голос и голос Софьи Петровны, кричавшей:

- Лерик, assez!

Все это случилось так неожиданно быстро, что даже опомниться не дало. И только когда Марк Игнатьич поднялся медленно в свою комнату и зажег лампу, он понял, что нужно укладываться, чтобы завтра утром уехать.

IX

Марк Игнатьич так и не видал больше никого в усадьбе, даже Фрица, который спал еще, когда он со своим чемоданчиком шел в Куньи-Липяги. Только Павел Максимыч около каштановой аллеи крестился на какую-то церковь. Утро было мокрое и очень длинное, так что и в полдень, когда он на попутной телеге подъезжал к городку, все казалось, что тянется еще утро. Мужичок, который вез его, по фамилии Царь, угостил его таким ядовитым пирогом, с начинкой из сырой нечищенной картошки, что нехорошо было во рту и резало живот. Моросил дождик, и от него приходилось прикрываться веретьем, очень грязным и с тяжелым запахом.

Около дома Полунина Марк Игнатьич остановил Царя. Зачем ему захотелось еще раз увидеть предводителя, и что он хотел сказать ему, он не представлял ясно, но подумал, что их, обиженных, теперь двое и что Полунин поймет.

Дверь отворили не сразу, и когда вошел Месяц, у Полунина было плохо прикрытое широкой улыбкой злое лицо.

- А-а, здравствуйте, мой друг! Ну что?.. Что скажете? А?.. Письмо?

- Еду вот... Уезжаю совсем... И чемодан свой везу, - улыбнулся Месяц конфузливо.

- Ах, вот что! Совсем? Не ужились? Что так?

С лица Полунина сошла улыбка, лицо стало откровенно сухим и злым, и голова плавно откинулась назад.

- Счастливой дороги! - сказал он и отошел к столу.

"Зачем это он? - подумал Месяц. - Чтобы не подавать мне руки?"

В кабинете его было теперь больше порядка. Над столом, заваленным бумагами, Месяц увидел копию того же портрета молодой девушки, который висел в зале, рядом с головой раввина. И ему, хотя и оскорбленному сейчас Полуниным, вдруг захотелось во что бы ни стало узнать: кто же это?.. Если не сейчас, то уж никогда не узнает.

И, сделав голос насколько мог беззаботным, непринужденным, Месяц сказал:

- И у вас тот же самый портрет... Копия... Это кто же собственно?

- Как "кто собственно"? - несколько удивился Полунин вопросу. - То есть писал кто?

- Нет, я просто... чей это портрет?

- Виноват-с... я думал, - это вы знаете. Моей жены, вам известной... столь хорошо.

- Не-у-жели?

- Что-о?.. Как это "неужели"?