Сергей Сергеев-Ценский - Лесная топь

В кошелке шептались раки - шу-шу-шу-шу... Их было уже много. Филька досчитал до сотни, а потом перестал считать. То, что они шептались там на дне, было зловещим от темноты, как колючая угроза.

И грозились камыши, поворачивая пухлые головы, и черная коряга, на которой сидел зимородок, была насупленная и тоже грозилась.

Недалеко от нее плеснула рыба, и в сиянье кругов показалось, что коряга плыла, раскачавшись, рогатая, мокрая.

Прежде, когда было видно, хотелось есть, теперь было только страшно. Проползало что-то лесное мимо, глядело сквозь глаза в душу, и начинало холодеть под сердцем; думалось о теплом сеновале, ярком подсвечнике в церкви перед большой красной иконой, о широкой тятькиной бороде.

Или представлялся скрипучий воз, в него можно было лечь и ехать и закрыть глаза, чтобы не видеть ни реки, ни леса. Поднималась сырость откуда-то со дна реки и из трещин земли, сырость душная и плотная, заползавшая прямо в горло, как печная сажа.

Свивалось и развивалось что-то, выползало из напыженных притаившихся кустов, капало большими мягкими каплями с висевших над головой закрученных шершавых веток; шуршало осторожно и тихо камышами то ближе, то дальше.

- Это что? - спросила Антонина.

Филька посмотрел на нее и на лес, подумал и ответил:

- Что, что? Тебе все - что это?.. Стой и молчи!..

Около самого берега в воде сломанные камышинки отчеканились хитрым переплетом, точно кто-то сплел из них сетку и придавил воду, но вода смотрела сквозь ячейки сетки прищуренными глазами и мигала ими, молчаливо, но было понятно.

И страшно было.

Страх ходил около и ткал паутину, загребистый, как паук.

Казалось, что на босых ногах что-то налипает клейкое, чтобы приворожить к земле, и ноги заметно немели все выше, выше.

Налетела дикая утка, плеснула крыльями возле самых камышей - фрр, испуганно ударила в воздух грудью и пропала в темноте. Темнота расступилась было и вновь сомкнулась.

Заквакала вдруг лягушка раскатисто и звучно на целый лес, точно лошадь заржала, потом как-то сразу оборвала, и опять стало тихо.

Луна еще не всходила, но звезды уже прихлынули к земле и заткали небо частой сеткой любопытных глаз, отчего внизу стало еще душнее, точно колодец прикрыли крышкой с узкими дырочками для света; и сразу захотелось на свет.

- Пойдем домой, - тихо потянула Фильку за рукав Антонина.

Из-под платка на Фильку глядело странное, незнакомое теперь в полутьме маленькое лицо Антонины, и Антонина не узнала Филькина лица, только картуз был Филькин, выгнутый, как кошачья спина, на затылке.

Филька оглянулся. Лес кругом был близкий и темный, как высокие стены, и все что-то дрожало в нем, шевелилось, укладывалось и опять вставало. Где-то треснула сухая ветка. Стало холодно. Сдавило глотку.

- Сейчас пойдем, - сказал он чуть слышно.

Дико заблеял вдруг кто-то на дубу над головой... Ястреб? Совы?

Что-то острое режущей змейкой прошло вдоль спины, точно чей-то коготь. Антонина ухватилась за Филькину рубаху и не выпускала ее из рук. Филька нагнулся над водой вынуть колпачок, и нагнулась Антонина, и оба увидали вдруг, вздрогнув и застыв, как недалеко, в трех шагах от них, за камышами поднялась из воды зеленая тинистая человечья голова, старая, яркая, как сноп зеленых молний, фыркнула и поплыла к ним; потом рука взмахнула, тонкая, с длинными пальцами.

Вскрикнули и побежали оба... И это не они бежали там по изгибистой лесной тропинке, спотыкаясь на корни; они забыли, что это они, что они бегут, что впереди село; бежал, раздвоившись, безликий страх, а за ним гналась, хохотала тайна, и кричал лес, и падало, как гремучие железные листы, небо, и дыбилась и трескалась земля, и два вихря, один ледяной, другой из огненных искр, обвивались около и дули в щеки, а в глазах все стояла тинистая зеленая человечья голова, фыркающая, плывучая, и тянулись тонкие руки. Руки были впереди и с боков, жесткие и липкие, обхватывали, отпускали, хватали вновь: это лес кидался на них со всех сторон и загораживал дорогу.

- Го-го-го-го! - кричало снизу из оврага...

- Го-го-го-го! - отзывалось вверху в темноте. Аукало зеленое... Качалось, плясало и падало, прямо перед глазами, быстрое, яркое, как звезды...

Рвануло за платье сзади, схватило за ноги... Охрипло горло от крика... И все голова, тинистая, страшная голова, продиралась сквозь камыши, фыркала и плыла ближе-ближе, вот схватит. И дышало так звучно искрами и льдом, ядовитым туманом и смертью от прелых листьев.

Они сидели в избе дрожащие, безъязыкие...