Сергей Сергеев-Ценский - Лютая зима (Преображение России - 9)

- Ну, уж если вы едете, Анна Ивановна, то у нас будет самый геройский полк в дивизии, - решил Кавтарадзе.

- И будем мы вас звать Жанной в память многострадальной Жанны д'Арк, добавил Яблочкин.

- Не противьтесь злу, Иван Иваныч, - сказал Ливенцев. - А то мы будем себя чувствовать в Болгарии очень уж сирыми. Вы читали, что в Рущуке семитысячный гарнизон немцев, что на улицах полицейские - австрийцы; вот что такое современная Болгария. А Сербии уж нет, а Черногория доживает последние денечки, а дарданелльская экспедиция дышит на ладан, и турки уж сами готовят экспедицию на Суэц... Кроме того, переезд наш морем на транспортах затянется, говорят, месяца на два: всю седьмую армию, то есть тысяч под двести человек, переправить на наших малочисленных транспортах - это тоже задача не из Малинина и Буренина. Допустим даже, что переправили, - какие сюрпризы могут нас ожидать за эти два месяца, - когда Макензену было достаточно трех недель, чтобы вывести Сербию из строя!.. Говорят, что у нас теперь имеются снаряды. Слава тебе, господи! А у немцев их сколько? И странное дело! Ведь когда-то не кто-нибудь, не какой-нибудь штафирка-пацифист, а сам Бисмарк - "железный канцлер" - говорил и повторял не раз: "Все Балканы с Константинополем вместе не стоят костей и одного померанского гренадера!" А у нас из-за Балкан с Константинополем хотят уложить без малого двести тысяч! Неумно, как хотите, - нерасчетливо! Нужно, чтоб были какие-нибудь шансы на выигрыш, если уж на то пошло, чтобы непременно передвинуть нашу армию на фронт, а так бросать ее, как хотят бросить, буквально на ветер, в трубу выпустить, что же это за жест отчаяния? И какое же терпеливое животное оказался в эту войну человек?.. Я читал как-то материалы о Разине. Его пытали по всем правилам этого жуткого ремесла, но он не сказал ни слова о своих так называемых "воровских" делах. А раз не признался, то по законам того времени судьи не могли приговорить его к смертной казни. Вот в какое затруднение судей поставил. Пришлось самому "тишайшему" царю приговор ему подписать. Легендарно терпелив оказался Разин. Однако современные войска побили этот рекорд терпения. Прогресс, что и говорить... Есть много определений человека. Я бы определил его так: человек - животное воинственное. Известно, что организованно воюет он с каменного века, но, несомненно, он воевал и раньше.

- И социал-демократы в Германии вотируют на войну кредиты, - живо вставил Аксютин.

- Я не читал. Я, впрочем, сегодня совсем не читал газет. Любопытно, что французские социалисты Альбер Тома, Гед, Самба и русские социал-демократы меньшевистской фракции тоже, конечно, за кредиты на продолжение войны!

- Так что в какое же положение ставится теперь социал-демократическая партия в целом? - улыбнулся Хрящев.

- То есть Второй Интернационал?

- Да, кажется... как же теперь "Пролетарии всех стран, соединяйтесь", когда они должны воевать секция с секцией?

- Второй Интернационал взорван войной, - это ясно каждому. Но...

И Аксютин раза два высоко на морщинистый лоб вздернул и опустил на запавшие карие глаза свои летучие брови, готовясь сказать что-то, может быть неясное еще ему самому, когда вошел в комнату денщик Хрящева, уже достаточно заспанный, и обратился к Анне Ивановне вполголоса:

- Дозвольте доложить... просят их благородие, прапорщика Аксютина, до своей роты.

- Кто просит? - встревожился сразу Аксютин.

- Мабуть, ротный писарь, вашебродь.

Аксютин вышел в переднюю, но через минуту снова вошел, встревоженный еще больше и побледневший, и начал прощаться.

- Что такое? Что случилось? - вслед за Анной Ивановной спрашивали его все.

- Так, пустяки какие-то... Не может быть... - бормотал Аксютин.

- Однако уж двенадцатый час, - поздно... Я пойду с вами, - начал прощаться также и Ливенцев, рота которого была соседняя с ротой Аксютина.

И они вышли вдвоем. Писарь одиннадцатой роты, Эскин, говорил Аксютину:

- Я заходил к вам на квартиру, там мне не сказали, куда вы пошли. А к прапорщику Хрящеву я уж на всякий случай зашел: вижу с улицы сквозь ставни свет и голоса слышны.

- А голоса были все-таки слышны на улице? - спросил Ливенцев.

- Отдельных слов чтобы, этого нельзя было разобрать, а только так, голоса, одним словом, - ответил было осторожный Эскин, но добавил: - А что же вы хотите, ваше благородие, когда же здесь везде стены камышовые? Тута даже и сквозь одни стены на улице вполне может быть слышно, особенно у кого слух хороший.

Дома в этой части Херсона действительно строились из камыша, обмазанного глиной, и крыши кое-где были камышовые, и печи топили все тем же камышом, привозимым из щедрых днепровских плавней.