Сергей Сергеев-Ценский - Лютая зима (Преображение России - 9)

Когда к резервным ротам - шестой и восьмой - подходил батальон кадомцев, тяжелые снаряды, летевшие с русской стороны, еще бороздили шумно воздух и рвались где-то в этих австрийских высотах с гулом, от которого дрожала земля.

Разрывов на той высоте, на склоне которой залегли роты, не удалось, правда, никому заметить, но пулеметы и винтовки там замолкли: так в пустыне ночью, когда ревет лев, трусливо умолкает вой гиен и шакалов.

Это ободрило роты; многие в них не только подняли головы, но даже встали, а кадомцы подошли шумной, крикливой, совершенно непарадной толпою, а, главное, молодые прапорщики, которые вели эту орду, ни словом не обмолвились, что привели ее на смену: они шли в атаку. Если деревню Петликовце ранее их заняли другие, то теперь раньше других, трусливо приникших к земле, возьмут они австрийскую гору. Они так и кричали, проходя мимо лежачих рядов:

- Эй, трусы! Скапустились?.. Вот мы им сейчас дадим перцу!.. Марш вперед!

Большая уверенность в своих силах всегда действует на других. У кадомцев не было даже пулеметов, но они были уверены в себе. И если командирам шестой и восьмой рот кое-как удалось удержать своих, то пятая, головная, снялась вся, как один человек; даже поручик Дубяга, чтобы не остаться совсем без роты, хотя и озирался все время назад, поплелся в хвосте кадомцев.

Напрасно останавливал своих капитан Широкий, кричал и махал им руками: когда шумная ватага кадомцев достигла передовых, совсем, как оказалось, не занятых австрийцами окопов и прошла их, снялась с места и побежала за ними шестая рота, неистово крича "ура". Этот крик заразителен: из последней, восьмой, перед которой стал с револьвером в руке и страшными глазами, на какие он был способен, капитан Широкий, все-таки человек пятьдесят, крича, помчались вслед за шестой.

Должно быть, австрийцы с немалым изумлением наблюдали этот неосмысленный порыв. Они молчали, пока передние ряды не подошли вплотную к густой проволоке главных позиций. Тогда сразу, с фронта и с боков, полетел в толпу рой пуль, над головами начала рваться шрапнель; это было так неожиданно для наступавших, что они даже не пытались отстреливаться. Они легли ничком в грязь, однако это не было спасением, и вот минуты через две-три из кучи лежавших поднялся на штыке белый платок, а еще через несколько минут все желтое поле валявшихся в грязи перед проволокой зацвело белыми цветами. И вот на бруствере показались австрийцы, радушно приглашавшие "русов" в плен.

Только что проходили кадомцы с такими геройскими лицами, с такими хвастливыми криками, с таким полупьяным подъемом, что, казалось бы, и сам черт им не брат, не то чтобы какие-то там австрийцы, которых они и за солдат не считали, и вот теперь они шли к этим самым горе-солдатам в плен, робкими кучками вставая то здесь, то там, бросая винтовки, с поднятыми руками, в которых трепались только платочки, как у баб, а на бруствере в небрежных домашних позах победители-австрийцы готовились, сосчитав их, отправить в тыл на работы.

Такого срама не могли вынести в седьмой роте, и к широкой, как окно, бойнице окопа, откуда недавно еще просили отойти добровольца Хрящеву, теперь кинулись многие: всякому хотелось выпустить обойму в австрийцев. Большая часть роты разместилась за прикрытием около окопа, и оттуда тоже поднялась пальба. Видно было, как несколько австрийцев упало, остальные спрятались поспешно. Под выстрелами своих сдаваться стало опасно, и кадомцы снова легли.

В сильный цейс Хрящев разглядел, как в задних рядах мечутся Дубяга и Яблочкин, стараясь овладеть своими ротами и отвести их назад... Но вот звонко и часто застучали пули по блиндажу, - две-три залетели в бойницу: австрийцы направили пулемет в сторону седьмой роты. Сразу несколько человек оказались ранены, - все отскочили от бойницы. Между тем за густой паутиной проволоки там, у австрийцев, не было уж видно никого.

- Отставить! - скомандовал Хрящев. - Не трать зря патронов!.. Своим ротам мы помогли - может быть, отойдут...

Но и на двадцать шагов не успели отойти Дубяга и Яблочкин с теми, кого удалось им собрать: вновь обстреляли их из пулеметов и пришили к земле. Кадомцы снова выставили платки на штыках. На бруствер начали выходить австрийцы принимать пленных...

- Часто!.. Пачки! - свирепо командовал Хрящев.

На это австрийцы ответили шрапнелью, и седьмая сразу умерила боевой пыл. Разрываясь, австрийская шрапнель давала розовое облачко, медленно оседавшее на землю. Подышав этим розовым дымом, солдаты ошалело водили затуманенными головами; иных тошнило. Кричали с разных сторон: