Сергей Сергеев-Ценский - Обреченные на гибель (Преображение России - 1)

- Это не наше дело, - попытался отстранить ее полковник, но она обрадовалась случаю поговорить, - ведь долго молчала.

- Как же так не наше? Вполне наше, раз мы тут живем уже столько времени... А что жулик, так что же тут такого? Он на то и староста, чтобы был жулик.

Другие за столом или очень мало обратили внимания на поздно пришедшего гостя, или совсем не заметили его прихода, занятые спорами об артели каменоломщиков, - может она существовать без хозяина или нет.

Музыканты тоже не хотели быть только посторонними зрителями на свадебном пире: они тоже проявляли деятельность, вдруг ударяя во все литавры и бубны, рокоча трубами и взвизгивая скрипкой. А утомясь, они подкреплялись за своим небольшим, стоявшим в стороне столом.

Особенно усердствовал в этом гармонист, который, наконец, потерял весь свой меланхолический облик и глядел мутными набрякшими глазами почти свирепо, точно собираясь с силами начать скандал, а не вальс и не польку.

Почувствовав этот остановившийся на себе свирепый взгляд гармониста, Алексей Иваныч спросил Павлика:

- Это кто же такие гуляют на свадьбе?

- Удивиться вполне можно, - ответил Павлик, - но это все спасатели Макухина.

Конечно, Алексей Иваныч не понял его и переспросил, и Павлику пришлось рассказать вкратце, как мог в море проститься с жизнью Федор Макухин, так же, как простился с жизнью его брат Макар, если бы не выхватили его из моря его же рабочие.

Это изумило Алексея Иваныча.

- Макар?.. Макара я вспоминаю... Макара я помню, как же, - отлично помню... Так он погиб, вы говорите? Вот уж никак нельзя было ожидать!

Он сидел взволнованный. Он даже перестал есть, а только глядел на Макухина, точно стараясь найти на его плотном, бритом теперь лице признаки прирожденной удачи во всех житейских делах.

И вдруг стремительно вскочил он. Хотел было выйти из-за стола, чтобы подойти к Макухину, но стулья стояли плотно, а за его стулом оказался какой-то шкафчик, в свою очередь прислоненный к стене... Нельзя было выйти, и он громко заговорил, обращаясь к Макухину:

- Федор Петрович! Что я тут услышал! Будто ты был на волосок от смерти и тебя спасли вот они! - Он кивнул неопределенно на весь стол. - Ты - счастливый человек, Федор Петрович! От души тебя поздравляю! И Наталью Петровну, Наталью Петровну тоже! Это очень редкостно, чтобы так везло в жизни!.. Я себя лично... я о себе лично два слова, если позволите... Я не то чтобы завидую вам обоим, а только мало что понимаю... Просто, ничего в общем не понимаю, - почему же мне никак и никогда не... как это называется, - забыл... (он пощелкал пальцами) не было удачи, что ли?.. Ведь я - архитектор, - вдруг обратился он ко всему столу, - ведь я вырос на проектах и сметах, на проектах и сметах, - отчего же я ни одного порядочного здания не построил и даже своей личной жизни тоже? Проекты и сметы, ведь это - моя область, а что касается самого себя, ничего спроектировать никогда не мог, ничего вычислить не мог, - почему это? Чего мне недоставало?.. И в результате я вот на чужой свадьбе!.. У меня конец, у вас, - обратился он снова к Макухину и Наталье Львовне, - только начало, и я хотел бы, чтобы ты, Федор Петрович, и вы, Наталья Петровна...

- Львовна! - громко подсказал ему Павлик, а полковник, Лев Анисимович, поглядел на него явно неодобрительно, и это его смутило.

В довершение всего гармонист, все время свирепо на него глядевший, развернул свое "концертино" и перебрал лады, а старик с бубном раза три сряду ударил бубном о свой кулак.

Павлик потянул Алексея Иваныча за рукав книзу, и он сел, умолкнув, и сосредоточенно начал глядеть в свою тарелку. А на узенькое, но все же свободное место между общим столом и столом музыкантов выскочили, перемигнувшись, молодой малый Аким, который держал в церкви венец над Натальей Львовной, и тоже не старая еще жена Севастьяна, - оба раскрасневшиеся от вина, оба с платочками в руках; и музыканты грянули казачка.

Зажгли лампу-молнию, и от этого, после сумерек, очень многим, должно быть, стало казаться, что в свадебном пиру начинается вторая, гораздо более веселая часть.

Есть действительно в искусственном свете, изобретенном человеком, какой-то вызов дневному свету: ведь он во всяком случае для всех очевидная победа над ночной темнотой, действующей весьма угнетающе.

Все воспрянули духом: те, кто способны были пить до полусмерти, нашли, что они еще только начали входить во вкус попойки; те, кто плясали, увидели, что они еще не отбили каблуков; те, кто горланили песни, - что они еще далеко не охрипли, а те, кто умели, щелкая по бочонкам, определять, сколько в них осталось вина, решили, что вина осталось еще гораздо больше, чем было выпито... Даже с музыкантов при ярком свете лампы слетели сонливость и усталость, и у гармониста снова появился меланхолический вид.