Сергей Сергеев-Ценский: Поляна

Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

Поляна

Стихотворение в прозе

Сияло солнце. В зеленом мелколесье звенели птицы.

Вблизи все смеялось тихо и радостно, а вдали торопливо струился воздух и трепетно молились невинно-белые церкви.

От земли пахло мелкой игольчатой травкой, влажным, пухлым теплом и грачами.

Там, где кончался лесок и начиналась поляна, ярко-зеленой оградой стояли бойкие, задорные кусты терна и крушины. Над ними первыми молоденькими листочками краснели дубы, точно стыдились, такие большие и такие корявые, одеваться на виду у всех.

Из-за них, любопытно прищурившись, глядели клены и вязы, а дальше частая сетка ветвей реяла и таяла в воздухе.

На поляне паслось стадо.

Сытые коровы, ложась пестрыми пятнами на зеленый фон травы, двигались грузно и лениво, обмахиваясь хвостами.

Растянувши зипун на трех смежных, сильно нагретых солнцем кротовинах и подставив под прямые полуденные лучи старое бородатое лицо, дремал пастух.

Юркий босоногий мальчик, подпасок, с длинным кнутом через плечо шнырял в кустах, гоняясь за лесными мышами.

Изредка оглядываясь на стадо и заметив на опушке какую-нибудь комолую рыжуху, задумчиво жующую молодняк, подпасок воодушевлялся негодованием и кричал, подражая деду:

- А куды?! А куды, стерва, штоб ты сдохла... Неймется тебе, окаянная!.. А куды?!

Корова виновато повертывала на поляну, на ходу дожевывая листья; успокоенный подпасок начинал искать между корнями новые мышиные гнезда; дед дремал.

Солнце лениво ползло по небу, дочиста вымывая лучами грязную холщовую рубаху деда, крашенинные порты и онучи, и он лежал, белый и нарядный, со своей седой бородою и ярким, загорелым лицом.

Хлопотливая серенькая лесная букашка проползла по его лицу, остро защекотала ему нос длинными усиками.

Дед чихнул и проснулся.

Покрасневшими от дремоты глазами он не сразу охватил поляну, стадо и лес; но вот он заметил подпаска в кустах и закричал простуженным голосом:

- Санька!.. Мышуешь все, стервец! Постой, я те дам!

- А? - отозвался подпасок.

- Акай больше!.. Мышуешь, говорю, как лягаш, балуешь зря... Иди картошку печь!

Санька, маленький и черный от солнца, как жук, степенно пошел к деду.

Длинный хвост кнута извивался за ним, как тонкая змея.

Подойдя к деду, он поковырял в носу и не спеша уселся рядом на травке.

- Так-с... - протянул дед. - Значит, пришли и сели... А картошку теперь на чем же печь?

- Хворосту принесть? - спросил Санька.

- У, да и смекалистый же ты у меня парнюга, просто беда... Дай я тебя за ухо выдеру! - потянулся дед корявой рукой к глубоко запрятанному под желтые косицы Санькину уху.

- Ладно, за ухо... - снисходительно отозвался Санька и кубарем, вертясь через голову, покатился к опушке.

- Балуй, балуй, стервец!.. Гляди, коровы в кусты ушли! Вот я те дам!.. - кричал ему вслед старик, доставая из мешка картофель.

Минут через десять на поляне горел костер. Маленький и мокрый на вид, красный огонек скручивался в сизые струйки дыма, потом развертывался широким пахучим серым полотнищем и расстилался по поляне.

Мелкие, чуть заметные, розоватые улыбки огня бегали по деду и Саньке, и от этого тела их, казалось, тоже струились, как воздух вдали.

Из-за леса, легкий и трепещущий, как крылья кобчика, доносился колокольный трезвон.

- Ишь ты, колокола-то как звонят, - вслушиваясь, уронил дед.

- Семой день звонят! - блеснул черными глазами Санька.

- Святая!.. На святую уж завсегда так, по всем церквям, - хитро прищурился дед. - Постом тянут, как не емши: "К на-ам! К на-ам!", а на святую прямо в пляс: "Куды хошь! Куды хошь!.." Душа выскакивает.

- Дед, а как индюшки квохчут? - вдруг встрепенулся Санька.

- Какие тебе индюшки? - притворно осерчал дед.

- Ты говорил!

- Ничего я тебе не говорил. Выдумывай зря: индюшки!

- Ан говорил!

- Ан не говорил.

- Не го-во-рил! - недовольно протянул Санька и вдруг вспомнил: "Ку-пишь башмач-ки? Ку-пишь башмач-ки? Куплю, куплю, куплю..."

- Голова! Дай я те за ухо выдеру!

Корявая рука деда снова потянулась к далеко запрятанным ушам Саньки.

Санька лег на спину и забрыкал запыленными, похожими на два сучка ногами.

В это время из-за опушки зачернел, двигаясь к огоньку, солдатский мундир и закраснел околыш фуражки.

В городе стоял пехотный полк, и там на улицах солдаты попадались часто; их можно было встретить и около города, между кривыми избушками выселок и хуторов; но здесь, откуда город казался маленьким, пестрым и игрушечным, солдат был непривычен, непонятен и совершенно как-то ненужен.