- Вот об этом нам и расскажите... пхе... и не отнимайте у нас времени ничем посторонним и к делу вашему не относящимся.
- Да, этим стулом ударил его первый я, - повторил Матийцев, - как только увидел его в своей комнате.
- Выходит, что не коногон Божок напал на вас, а вы на него напали? сказал теперь уже не председатель суда, а тот член суда, который сидел по правую его Руку.
- Так именно и выходит, - согласился Матийцев. - Первый ударил его я... разумеется, из чувства самозащиты... Кем-то сказано: "лучшее средство защиты напасть самому"... Я и напал. Но так как обвиняемый был неизмеримо сильнее меня, то вырвал у меня мое орудие - стул - и в свою очередь ударил меня... после чего я потерял сознание. И это все, что я могу показать, а что произошло после того, как я потерял сознание, это уж расскажут свидетели, - для чего они и приехали со мною вместе.
- Вы сказали: "ударил меня", но... пхе... куда же именно пришелся этот удар?
Задав свой вопрос, председатель с явным любопытством глядел на голову "потерпевшего", почему Матийцев раздвинул волосы и, показывая пальцем, пояснил:
- Вот сюда пришелся удар, и потом, когда я лежал еще с закрытыми глазами, я слышал слова нашего рудничного врача по поводу раны, что будто бы "счастлив мой бог"... Думаю, что в этом сомневаться не приходится: бог-то счастлив, а люди не очень. Об одном из таких, притом очень несчастных, людей, коногоне Иване Божке, и идет речь.
Тут Матийцев увидел, как прокурор, человек явно не несчастный, а напротив, благополучный во всех отношениях, слегка приподнявшись со своего отъединенного стула и изогнувшись над небольшим, отъединенным столом, обратился к председателю суда:
- Разрешите, господин председатель, задать потерпевшему несколько вопросов.
- Пожалуйста, - не замедлил разрешить председатель, и прокурор обратился к Матийцеву всем своим холеным высокомерным лицом.
- Происходит нечто странное, на что я и хочу обратить внимание суда. Вы, господин Матийцев, потерпевший, то есть истец по делу Ивана Божка, или вы, чтобы сказать мягко, при-гла-шены им для его защиты?
- Я - потерпевший, да... - несколько удивленный вопросом поспешил ответить Матийцев, но тут же добавил: - Но, хотя и потерпевший, я дела против того, от кого потерпел, не поднимал. Дело против шахтера коногона Божка поднято шахтоуправлением, а не мною.
- Так, не вами, - согласно кивнул головою прокурор. - В следственных материалах есть даже, что вы просили не подымать этого дела. Вот в этом именно и заключается странность. Вы кто по вашей партийной принадлежности? Максималист?
Он как бы выстрелил этим словом в упор и ждал, подавшись, упадет или нет этот странный инженер, заведующий шахтой "Наклонная Елена", но Матийцев только вздернул плечами в знак непонимания.
- Вы делаете вид, что слово "максималист" вам даже и незнакомо совсем!
- Оно мне и действительно мало известно: мне приходилось его слышать, но я не вдумывался в его смысл, - сказал Матийцев.
- А предварительного сговора с обвиняемым у вас, вы тоже скажете, не было разве, чтобы разыграть эту мелодраму в зале суда?
- Как так "предварительный сговор"? - проговорил Матийцев уже пониженным тоном, так как отчетливо представился ему рядом с прокурором Яблонский, который раза два почему-то упорно высказывал свою "догадку" о желании его, Матийцева, выдвинуться в глазах горнопромышленников отстаиванием их интересов до риска собственной жизнью. По Яблонскому выходило, что он сговорился с Божком, чтобы тот изобразил, как на сцене, трагично, но безвредно нападение в видах карьеры его, Матийцева, и по мнению прокурора вышло то же самое: сговор с Божком!
- О каком таком сговоре с обвиняемым Божком вы говорите, господин прокурор? - спросил снова Матийцев, так как прокурор выдерживал паузу, испытующе и даже торжествующе на него глядя.
- Если вы забыли, то я считаю нужным напомнить вам, что вы даже приглашали обвиняемого к себе в то время, когда еще лежали с забинтованной головой, - вполне расстановисто и отчетливо сказал прокурор и добавил, обращаясь уже не к Матийцеву, а к старшине присяжных заседателей: - Это есть в материалах следствия, как показание рудничного жандарма.
Сказав это, прокурор сел и даже отвалился на спинку стула, как бы приготовясь слушать длинное опровержение того, что по самой сути своей неопровержимо, а Матийцев почувствовал как бы прикосновение к себе многих пар недоумевающих глаз, прикосновение неприятное, даже колючее. Поэтому он вздернул голову, как лошадь от удара кнутом, перевел глаза свои с прокурора на председателя и начал говорить о самом себе, о том, что считал для себя самого самым главным.
Читать дальше