Сергей Сергеев-Ценский - Преображение человека (Преображение России - 2)

- Ты, значит, поешь иногда, когда выпивши?

Матийцев думал, что Божок теперь конфузливо улыбнется и скажет что-нибудь согласное, но Божок молчал, так же страдальчески нахмурив лоб, пропотевший над редкими бровями и переносьем.

- Какой ты губернии, Божок? - вдруг спросил Матийцев.

- Я?.. Черниговской... Из Васильковки...

- Ишь... Значит, мы с тобой почти что земляки: у меня дед черниговский был...

И, подавшись было к нему плечом, чтобы спросить то, что хотелось больше всего спросить, Матийцев застонал от залившей всю голову ослепительной боли: потревожил рану. Стиснувши зубы и закрыв глаза и пальцами впившись в матрац, чтобы не закричать во весь голос, - так с минуту лежал Матийцев, - когда же открыл глаза, застланные слезой, то увидел, что Божок смотрит на него с жалостью почти женской, вытянул вперед голову черепашью и поднял брови. И боль болью, но умиленность какая-то от одного этого взгляда Божка вошла уже прочно в Матийцева.

- Вот как ты меня... как Зорьку... - с усилием сказал он. - Может, я теперь уж и не встану... - помолчал немного, подождал, не скажет ли что Божок, и добавил: - Ну, а не подоспей люди, был бы мне каюк... Ты бы меня добил, как щенка, - так?

Спросил неуверенно, как будто просто из любопытства, но когда спросил уж, увидел, что это - самый важный для него вопрос и есть: добил бы или не добил его Божок, если бы не случайно проходившая смена? Если даже и не убить его, а только попугать (ведь терять ему, уволенному, все равно нечего уж было), если только нечаянно, спьяну, на свет в открытом окошке зашел в щель между домиком и забором Божок, то при силе его древней как он мог удержаться, чтобы не примять его до конца?

А Божок бормотнул в ответ:

- Я себя на испуг взял, господин инженер.

- Что "на испуг"?.. Испугался?

- Так точно... Я после этого сразу в себя пришел...

- После чего?

- Через то, как ударил... Я после этого прямо сомлел от страху: что же это я так неудобно сделал: инженера убил!

Пот на его лбу стал холодный на вид, и глаза потускнели.

- Так ты, значит, думал, что уж совсем убил?

- Думал, совсем.

- Потому-то ты и не добил меня: незачем уж было, - усмехнулся горько Матийцев, помолчал немного и добавил: - Ну, а теперь-то, теперь-то рад, что не убил?

Божок ничего не ответил, - он только благодарно и не исподлобья уж, а просто, вровень, смотрел ему в глаза, и Матийцев почувствовал, что больше спрашивать об этом не нужно.

- Ну, ладно, помиримся, - сказал он шутливо. - Ни на ком.

Он подумал было подать ему руку для пожатия, как делают борцы в цирке, но этого уж не мог, только в огромные лапищи, которым, казалось, всякая работа на земле просто милая шутка, вгляделся еще пристальней: все они были, как в халдейских письменах, в синих от угля шрамах с тылу и в желтых сплошных, должно быть, как копыто, твердых мозолях с ладони... И вдруг капризно захотелось, чтобы при нем он здесь делал то же, что, говорили, делывал он в казарме: вдавил бы гвоздь в сосновую коробку двери.

- Можешь?

Божок несколько недоуменно повел плечом, поглядел на стены кругом, заметил гвоздь дюйма в четыре, вбитый для полотенца, вытащил пальцами, как клещами, пристукнул его кулаком, и привычно, почти не открывая ладони, вдавил в дверную коробку, сквозь наличник.

- Вот как! - удивился Матийцев. - Значит, у меня крепкая голова, если даже и ты черепа не пробил!.. Должно быть, ты неловко ударил... вскользь...

В этот момент урядник, все время слушавший, должно быть, в замочную скважину, любопытствуя, тихо приотворил дверь и выставил голову.

- Да-да-а... - продолжал, не замечая его, Матийцев. - Выходит, что если я после тебя уцелел, то это тоже не малое чудо... а?

Когда же заметил урядника и за ним красный лампас казака, спросил:

- Что, уж идти ему?.. Пожалуй, пусть идет...

Чувствовал уж сильнейшую усталость, клонящую в сон, и шум в голове.

- Если еще он вам, ваше благородие, требуется... - разрешающий жест сделал урядник. - Я только от стука беспокоился.

- Ничего... Может идти... Я там скажу, где нужно, Божок, - ты это знай: и про тебя... и про себя вообще, что могу, - все сделаю... Прощай теперь... Может быть, удастся взять тебя на поруки...

Божок бормотнул, неловко поклонившись, и повернулся, и солнечный луч в дверях насквозь прошел через его горящие, немного завороченные наружу, круглые уши и обхватил растопыренные толстые и длинные пальцы, и так и донес их до других дверей, в прихожую, где закрыл их широкий урядник, выходивший последним.

Дня через три Матийцев получил тревожное письмо от матери: она что-то почувствовала и об этом писала.