Сергей Сергеев-Ценский - Преображение человека (Преображение России - 2)

- Да. Здесь не ездят, - сказал сосед.

- А почему тут нет синего леса на горизонте?

- Здесь нет горизонта...

Потом генерал повернул к нему лицо совсем не военное и проговорил:

- А вот гостиница.

Действительно, великолепное строгое здание стояло, все матово-белое, карнизы черные.

- Вот как! - удивился Матийцев. - Это не мрамор ли?

- Вероятно.

- А почему же она одна в пустой степи?

- А вон и другие.

Действительно, повсюду стояли здания, такие же белые с черным и строгие. Все, несомненно, уходили вдаль, и всех бесконечно было видно. Но чего-то не хватало в них или между ними. Матийцев долго думал, пока догадался: деревьев.

- Почему же нет деревьев? - обернулся он к военному.

Однако военного уж не было - рядом с ним стоял небольшой скромный мальчик, и он показал на каменные белые глыбы здесь и там:

- Вот деревья.

"Это, должно быть, только для защиты деревьев, - догадался Матийцев. - Под мрамором - деревья".

- Ведь это мрамор?

- Может быть, - сказал мальчик скромно.

- Здесь, должно быть, страшно холодно? - спросил Матийцев, увидевши кругом чистый, кристаллами, снег.

- Нет. Видите, тут купаются?

И Матийцев увидел неширокую речку, - скорее ручей. На снегу берега стояла изумительной красоты голая девушка, приготовясь купаться, и несколько таких же сидело и стояло дальше.

- Это мы в России? - изумленный, спросил Матийцев.

- Это называется Всесвятское, - ответил просто мальчик.

- Как же можно купаться в такой реке?

- О, она глубокая.

- Нет... снег, холод!.. Я об этом.

- Нет, здесь тепло.

- Здесь холодно... снег! - упрямо повторил Матийцев и почувствовал, что ему холодно, что это, должно быть, из открытого окна дует.

- Нет, здесь тепло, - повторил ставший с ним рядом голый, сильно сложенный юноша, - здесь жарко.

И Матийцев почувствовал, что действительно жарко. Но когда юноша погрузил в воду стройную, как у девушки на том берегу, ногу, то от этой голой ноги в ледяной, как казалось, воде опять стало холодно нестерпимо: пронизало холодом.

- Нет, - сказал Матийцев с тоскою. - Тут нет церкви на горе, нет леса на горизонте, нет даже и горизонта... Как это? Это, должно быть, не Россия... Нужно на поезд и уехать. Найти свои вещи - и на поезд... Это, наверное, не Россия.

...Почему-то обыкновенный, запачканный углем около носа кочегар попался на дороге.

- А-а, голубчик! - обрадовался Матийцев. - Когда отсюда поезд?

- А вам куда отсюда? - спросил кочегар.

- Все равно куда... Пойдет ведь поезд?

- Пойти пойдет, только поздно.

- Как поздно? Когда именно? - Но кочегар уже уходил медленно, уходил быстрее... ушел. Оглянулся Матийцев, чтобы взять извозчика, но вспомнил, что их тут нет. И люди кругом показались очень странными уже потому, что никто не улыбался. Пошел, стараясь идти к вокзалу, вдруг попался носильщик с медной бляхой, как будто очень знакомый, - ну да, его носильщик, черный бородач.

- А-а, приятель! - радостно крикнул Матийцев, но носильщик вдруг быстро повернулся к нему спиной. Он зашел с лица, а носильщик тут же, четко каблуками стукнув, повернулся спиной. И еще раз так и еще...

А кто-то подошел и спросил его, Матийцева:

- Вы не понимаете?

- Нет, я не понимаю, - сказал Матийцев и подумал, что нужно поглядеть на часы. Поглядел - было без двадцати одиннадцать; он взял револьвер, посмотрел на себя в зеркало и тут же почувствовал, что почему-то необходимо повернуться назад, а повернувшись, увидел, как из окна с подоконника в комнату свесился большой грязный шахтерский сапог, а над ним, изогнувшись, глядело знакомое какое-то недавнее лицо, до того странное теперь, до того страшное, до того непонятное, что Матийцев в удивлении выронил на пол револьвер, и только когда он стукнул глухо, догадался, что сквозь незакрытое окно в комнату тяжело лезет Божок.

"Ты зачем, Божок?" - хотел он спросить, а звуков не вышло; Божок же вытянул в окно и другую ногу и встал в комнате весь - сутулый в шее, согнутый в коленях, с жесткой желтой щетиной на выпяченном подбородке... Матийцев заметил, что ничего не было у него в руках, что пришел он к нему так, как бродил по руднику или по улице между казарм, грязный, с глазами мутными, щеками черными, как чугун; но ведь этим рукам ничего и не было нужно: они гвозди вбивают в дуб.

Шевеля головой, как бы с тем, чтобы как следует нашарить его мутными глазами, Божок сказал хрипуче:

- Ага, цуцик паршивый!.. - как вчера в шахте: у него ведь слов было мало, и все еще плохо представлявший, действительность это или сон, Матийцев сразу понял, что Божок явился, чтобы его убить, что смерть не белая, не желанная, не своя, а вот она смерть - черная, грязная, уродливая, страшная... чужая... Было несколько мгновений, наполненных мутным сопеньем Божка и немой ясностью Матийцева, и к револьверу, валявшемуся на полу, не нагнулся Матийцев - револьвер этот был себе смерть, а не Божку, - но зато Божок почему-то потянулся прежде всего к револьверу, а в это время быстро схвативший венский стул Матийцев ударил его по голове и шее сиденьем так, что подломилась ножка.