Сергей Сергеев-Ценский - Утренний взрыв (Преображение России - 7)

Ведь на этой картине она шла впереди огромнейшей толпы с красным флагом. Она как бы жила уже там увековеченная, обессмерченная, - там как будто даже больше, чем вот тут, в телесной своей оболочке... Она нашла для этой картины в Петрограде массивного, похожего на царя Александра III, только без бороды, пристава Дерябина. Она ходила к этому приставу вместе с Алексеем Фомичом; она содействовала тому, что Дерябин, не зная, зачем и куда он будет нужен Алексею Фомичу, согласился позировать ему, сидя верхом на прекрасном породистом вороном коне в белых чулках; и вот теперь как живо стоят они, - и конь и его монументальный всадник на картине, стоят впереди наряда конной полиции, охраняющей Зимний дворец.

- Без тебя, Надя, не было бы этой моей картины, - так часто говорил Алексей Фомич, и его слова поднимали Надю в какую-то блаженную высь. Она чувствовала себя как бы частью вот этого большого художника-творца, властелина линий и красок, такого необыкновенного, единственного и в то же время такого простого, своего, всегда бывшего рядом с нею.

Она представляла себе, как будут смотреть эту картину, когда, наконец, ее можно будет выставить. Не картина, а творение, и как будто не Алексей Фомич, ее муж, и она вместе с ним творили, а весь народ.

Ведь началом революции будет непременно демонстрация перед Зимним дворцом, и эта вторая революция после той, пятого года, победит, не может не победить!.. Если не победит, то ведь нельзя будет и выставить такую картину. Ее и теперь приходится скрывать от любопытных глаз, никого не впускать в мастерскую и никому не говорить, чем занят Алексей Фомич.

Те этюды, которые продолжал делать он к своей "Демонстрации", и здесь, как в Петрограде, ни в ком не могли, конечно, возбудить подозрений: ведь все эти детали сами по себе были вполне невинного свойства, но вся картина в целом представлялась Наде большим и серьезным делом, частью огромнейшего и серьезнейшего дела освобождения России. Этим делом занят был теперь, - она это ощущала живо, - как на фронте, так и в тылу весь народ, за исключением... но исключение это виделось Наде таким ничтожным, что она готова была повторять вслед за Алексеем Фомичом: "Очень шибко катится колесница русских судеб!.."

Правда, он добавлял к этому еще: "Поэтому и мне надо двигать свою картину как можно быстрее..." Но Надя знала, что он не теряет не только ни одного дня, даже и часа во дню, и иногда говорила:

- Ну, Алексей Фомич, так работать, как ты работаешь, не в состоянии, я думаю, ни один художник.

На что Алексей Фомич отвечал:

- Именно так, как я-то, и работают все вообще художники... Конечно, я имею в виду настоящих, а не так называемых.

А однажды к этому добавил:

- На натуру очень много времени уходит, вот что... Точнее, на поиски настоящей натуры... Попадается, да не то, что надо... И с Леонардо да Винчи тоже ведь был не совсем приятный для заказчиков пассаж. Я говорю о "Тайной вечере". Заказали и назначили срок. Начал он писать, а с кого же прикажете писать - ведь не пристава, а самого Христа и двенадцать его апостолов? Надо найти, с кого, и вот он ищет. Больше всего времени уходит на поиски, а не на работу. Двенадцать лиц, наконец, есть на картине, это считая с Христом, а тринадцатое? Для тринадцатого натуры никак не может найти. Месяц ищет, два ищет, три ищет, - нет! И черт его знает, где его разыскать! Кто же этот тринадцатый? Да Иуда!.. Три месяца ходил по всем притонам, пока наконец-то набрел на подходящий профиль подлеца! И возвел его в перл создания... Он на картине и чернее-то всех других, и за мешок со сребрениками держится да еще и солонку локтем опрокинул, - всесторонний, следовательно, негодяй!

В поисках натуры для картины Сыромолотов ежедневно гулял по той улице, на которой стоял его дом, и по другим соседним, более оживленным, и вглядывался так пристально во все встречные лица, что казался очень подозрительным тем, кто его не знал: не сыщик ли?

Но такие все-таки были редки, большинству же он был известен, а так как ходил он медленно, что было необходимо ему для наблюдений, то какие-то местные остряки сочинили даже речение: "мертвый шаг, как у художника Сыромолотова".

Иногда, правда, очень редко, заходил по вечерам, когда нельзя было писать красками, в дом Сыромолотова старик Невредимов. Он заходил поговорить о политике, не об искусстве, но разве мог без такого колоритного старца обойтись Алексей Фомич? Все поколения должны были найти свое место в огромной толпе манифестантов, поэтому был на картине и он, белоголовый, только ему не говорили об этом ни сам художник, ни Надя, так как не были уверены в том, что он не расскажет о картине кому не следует: у него, бывшего здесь несколько десятков лет нотариусом, много было знакомых.