Сергей Сергеев-Ценский - Весна в Крыму (Преображение России - 15)

- Что же все-таки за беспорядки?

- Будто в продуктовых магазинах и в булочных бьют витрины, грабят и тут же едят...

- Значит, голод выгнал их на улицы?

- Это заранее обдуманный был, конечно, шаг, поверьте! - И Жемарин приложил руку к сердцу. - Голода, конечно, нет, а только приказано им было кричать: "Хлеба! Хлеба!" - вот и кричали.

- Кто мог им приказать это? - удивилась Наталья Львовна.

- Да ведь план беспорядков разрабатывался опытными в этом деле людьми. По-нашему с вами "беспорядки", а по-ихнему - "старый порядок".

- По "нашему с вами", вы говорите? - вдруг спросила Наталья Львовна. Нет, я думаю, что если люди громят булочные и тут же едят булки, то это значит, что они голодны, сытые не станут есть лишнего для их желудков! Кроме того, я вчера читала в газетах, что там на иных заводах нет каменного угля, а как же можно работать на заводе, если нет каменного угля? А уголь там откуда, не знаете?

- Из Донецкого бассейна, конечно.

- Вот видите! Оттуда его надо привезти в Петроград по железным дорогам, а для паровозов тоже надобен уголь!

- А как же иначе! - согласился он.

- А те, кому уголь приходится добывать, убиваются на фронте. Спрашивается: откуда же возьмется уголь?

- Введено военное положение, - сказал Жемарин вместо ответа.

- Может быть, кричали и чтобы переговоры о мире начать? - спросила Наталья Львовна.

- Ну уж, это ведь дело правительства, а не...

- А не тех, кого убивают? Так вы хотите сказать? У меня отец убит на войне. И мать моя умерла недавно!.. А муж, может быть, тоже убит, только до меня это пока еще не дошло, так как не офицер он, а то, что называется "нижний чин"!

Все это Наталья Львовна выговорила без передышки и пошла, едва кивнув головой Жемарину. Она пошла к газетному киоску и, не отходя от него, пробежала две столичные газеты и розовый листок телеграмм.

- Усмирят или нет? - спросила она газетчика, и тот поглядел на нее исподлобья, погладил лохматые рыжие с проседью усы и ответил с большой серьезностью:

- Их как мурашей там!

- Кого "их"? - не поняла Наталья Львовна.

- Рабочего сословия - вот кого!.. Как мурашей, говорю! А нешто мурашей всех передавишь?

- Так что, вы думаете, победят рабочие?

Газетчик присмотрелся к ней, хотя почти каждый день ее видел, и ответил многозначительно:

- Всего можно сказать по настоящему времени.

И Наталья Львовна отошла от него почему-то радостно встревоженная.

- Ну, в Петрограде что-то такое затеялось! - обратилась она к Пелагее прямо с прихода.

- Заверюха, что ль? - насторожилась Пелагея.

- Какая "заварюха"?

- А вот какая в японскую войну была?

- Заварюха так заварюха... Однако там войска много... Посмотрим, как дальше пойдет эта заварюха. Завтра не прозевай, телеграмму купи. Или лучше я сама пойду: я сказала газетчику, чтобы для меня одну спрятал, никому другому не продавал. Авось не забудет.

В газетах, которые купила и принесла домой Наталья Львовна, о "заварюхе" ничего не говорилось, но никогда с таким вниманием не читала она газет, стараясь выяснить, что могло привести к "беспорядкам", начавшимся неожиданно. Она чувствовала, что в жизнь ее, как и всех кругом, вошло вдруг что-то очень большое, чего задавить, усмирить, уничтожить нельзя, и с вечера долго не могла заснуть.

И это не война где-то там, в Галиции, или в каких-то Августовских лесах, или в болотах Восточной Пруссии, - это - в своей столице, которую совсем недавно, в силу ярко вспыхнувшего патриотизма, назвали наконец по-русски Петро-град, а то двести лет с лишком называлась она то Санкт-Питербурх, то Санкт-Петербург, то короче - Петербург. Теперь в этом русском уже городе заговорили наконец по-русски: "Хлеба!.. Хлеба!.. Хлеба!.." Во множестве вышли с фабрик женщины, которым нечего есть самим, у которых голодают дети. Как же воевать дальше, если нечего есть даже в столице? И почему об этом не подумали раньше, когда начинали войну, что солдаты не пашут, не сеют, а только едят готовое, и кто же теперь пашет и сеет и убирает хлеб по деревням? Старики, женщины, ребята? Прежде они помогали, но "кормильцами" семей их никто не называл, кормильцы эти теперь там, на фронте, где и ее муж, полковой каптенармус Федор Макухин, хотя и старший унтер-офицер, с тремя басонами на погонах, но все же "нижний чин", которому говорят "ты" все офицеры.

- Ну что? Усмирили? - спросила Наталья Львовна газетчика, когда утром брала из его рук оставленный для нее листок телеграмм.

- Ку-у-д-а! - сказал газетчик сияя и махнул рукой.

- Ну вот!.. То-то... Это хорошо! - вырвалось у Натальи Львовны.