Сергей Сергеев-Ценский - Зауряд-полк (Преображение России - 8)

- Собрався это я себе на охоту ехать, собак накормил...

- Как же вы это: на охоту ехать, и вдруг собак кормить? - перебил Ливенцев.

- Та годи уж... Накормил собак, только собрався ехать, аж глядь урядник иде!.. Гм, думаю себе, что ему надо от мене, уряднику? Аж подает бумагу: "Призываетесь прибыть в дружину такую-то". Вот черт! А зачем неизвестно! "Прибыть-прибыть, а зачем прибыть?" - спрашиваю того урядника. "Так война ж", - говорит. "Туда к черту!.. Да с кем, бодай тебе лиха година, - с кем нам война? Какая война? Когда это?" - "Так с немцем же", - кажет. "M-м, - с немцем!.. А я-то думаю, с кем же это нам война?"

- Да вы газеты-то читали? - поглядел на него удивленно Ливенцев.

- Ну да, еще чего - га-зе-ты!.. И на черта мне голову морочить, газеты читать? Что я, у-чи-тель? Или же поп? Или пысарь сельский?.. У мене ж хозяйство!

Смешливый Ливенцев весело расхохотался.

Подполковник Мазанка посоветовал все-таки Плевакину завести книгу отчетности, чтобы на следующий месяц не так долго сидеть комиссии за его клочками бумажек, и все вышли посмотреть батарею.

Очень удивило Ливенцева, что на всех орудиях было аккуратное клеймо: "Made in Germany", а Плевакин сказал:

- Какое же это имеет значение? Что, они постесняются бить немцев, что ли?.. А вот если их мало купили в свое время, денег пожалели, - вот это будет свинство! Войну затеваешь - денег не жалей, - первое правило! Война денежки любит... А ревизию после войны назначай!

Около орудий увидел Ливенцев тощего, с зеленым острым лицом, хотя и не такого уж маленького мальчишку, лет тринадцати на вид, беспечно одетого в какую-то рвань. Он неотступно ходил за ними, пока они осматривали батарею.

- Здешний? - спросил о нем Ливенцев Плевакина.

- Какой черт здешний! Беглый. Из Мариуполя с ополченцами приехал... Ой, Демка, смотри, я тебя по этапу отправлю!

- Ну да! По этапу!.. Дурак я, что ли, вам дался? - независимо ответил Демка.

- А вот прикажу, чтоб тебя не кормили на кухне и хлеба чтоб не давали, - сам, черт, уйдешь!

- Хлеба! Очень я нуждался! Что мне, хлеба никто не даст?

Голос у Демки был мрачный.

- Кто же твой отец, Демка? - спросил его Кароли. - Я в Мариуполе кое-кого знаю.

- Не знаете вы его... - отозвался Демка, глядя на Кароли исподлобья. Он грязным ремеслом занимается.

- Каким же это грязным? Шпион он, что ли?

- Нет, не шпион... Он позолотчик. Иконостасы золотит.

- Вот тебе на! Какое же это - грязное ремесло? - сказал Ливенцев.

- Да, вы еще не знаете, какое... Грязное, и все! А теперь и вовсе все православные в шелапуты переходят, - никакой выгоды нет заниматься...

- Видно, что у тебя этот вопрос решен - насчет ремесла твоего папаши... А что же ты здесь делаешь? - спросил Кароли.

- Отправки жду, - что!.. На войну когда отправят - вот чего.

Картуз у Демки был синий когда-то, теперь - розово-лиловый, а козырек болтался на одной нитке посередине, отчего лицо его менялось в освещении, но выражение его оставалось одно и то же - упрямое, недоверчивое, осторожное, но самостоятельное, потому что весь он был отдан во власть одному, захватившему его целиком, стремлению: попасть на позиции.

- От-прав-ки! - покачал головой Мазанка. - Куда тебя, такого зеленого, отправлять? На кладбище?

- Ну да! На кладбище!.. Почище ваших ополченцев буду! - качнул козырьком Демка, однако из осторожности отошел.

Ливенцев отметил, какие тонкие были его босые ноги, и какие узкие, несильные плечи, и какие слабые, темного цвета, косицы спускались ему на шею из-под фуражки. Даже старый и лопнувший под мышками нанковый пиджачишка - и тот был какой-то подбитый ветром, под стать всей его бестелесной фигуре.

И он сказал Плевакину:

- Ополченцев ваших он авось не объест, - подкормили бы его немного, а потом можно отправить его домой.

- Гложет же он мослы на кухне! - отозвался Плевакин, а Макаренко добавил:

- То уж такая худородная порода... Жеребята вот тоже иногда такие бывают шершавые. Ну, те, правда, долго и не живут - подыхают.

Местность кругом была унылая: песок под ногами, чахлые низкорослые акации кое-где, с листьями наполовину желтыми, повисшими, сожженными жарою, и казармы со всех сторон. Даже голубая бухта, а за нею море не давали простора глазу. В бухте торчали пароходы, когда-то служившие для каботажного плавания, ныне ставшие тральщиками, а море... море стало совершенной пустыней, холодной, враждебной, растерявшей все веселые белые паруса и все заботливые мирные дымки на горизонте, а вместе с ними потеряло и всю свою ласковость, всю поэтичность.