Андрей Фурсов - Вперед, к победе

С учетом всего этого ССД должен строить новую историческую Россию как импероподобное образование, границы которого могут существенно отличаться как от царской России, так и от СССР. Кроме того, у новой исторической России должно быть не только физическое измерение, но и метафизическое — виртуальное. Речь идет о сетевом русском мире как реализации русского проекта глобализации — единство материального и виртуального. Сетевые формы, великолепно дополняя территориальные, способны развиваться и сами по себе (см. две «академии» из знаменитого пятикнижия А. Азимова). Как знать, возможно Четвертый Рим как диалектическое единство сетевого глобального русского мира и новой исторической России как макрорегиональной территории начнет строиться в виртуальной сфере, прорастая из нее как из будущего в материальное настоящее.

По форме новая историческая Россия может быть разной: имперская федерация, империя-паутина, комбинация неоорденских, неоимперских и корпоративных структур — все это уже историческая конкретика реального властного строительства, реализующегося в виде социальной (классовой, психоисторической, международной и т. п.) борьбы.

Русские, безусловно, должны превратиться в нацию, но нацию — ядро не столько национального государства (нации-государства), сколько ядро импероподобного образования. Ядровость, разумеется, должна иметь достойное вознаграждение — этносоциальное, геоисторическое, материальное: прежде всего, это пропорциональная доле русских в населении представленность в решающих сферах общества (управление, экономика, финансы, духовная сфера и др.). Только так можно исправить ошибки прошлого, связанные с «бременем русского человека».

При соблюдении принципа пропорциональности имперскость не будет угнетать нацию, не позволит здоровому национализму превратиться в этнйзм, удержит от крайностей. Собственно, интернационализм есть не что иное, как диалог-союз национализмов, противостоящий как космополитизму, выдающего себя за универсализм, так и различным формам этно-религиозного партикуляризма.

Наконец, имперскость может на наднациональном уровне эффективно ограничивать избыточный русский провинциальный универсализм — избыточную «всечеловечность» русских, нередко забывающих о своих интересах и жертвующих собой в пользу «человечества», которое представляет собой не что иное, как идеологический конструкт мировых Хозяев Игры, рассчитанный на простаков и действующий как психоисторическое оружие. Впрочем, конструкт этот можно и нужно обратить и против самих конструкторов, наполнив новым содержанием, но это отдельный вопрос.

Имперскость, однако, решая одни проблемы, создает другие. Главная из них, представляется, следующая: империи творят только свободные люди, субъекты стратегического действия. Однако, будучи созданными, империи начинают подавлять свободу и свободных (сочетание свободы и империи длится весьма недолго). Что может уравновесить, ограничить имперскость в этом плане? Определенный социально-экономический строй, доминирующая система распределения факторов производства. На что в историческом опыте может в этом плане опереться новая Россия? Здесь мы сталкиваемся с интереснейшим аспектом русской истории.

У нас не было ни феодализма, ни капитализма в строгом смысле слова, а то, что напоминало эти последние, как правило, представляло собой внешние, заимствованные формы. Последние, во-первых, из-за низкого уровня совокупного общественного, а следовательно, и прибавочного продукта требовали отчуждения у населения не только прибавочного, но часто и необходимого продукта. Результат-западнизация верхов = регресс системы в целом; классика «жанра» — пореформенная Россия и постсоветская РФ. Во-вторых, эти формы так и не смогли пустить прочные корни в русской реальности, прорасти в нее. Недаром в учебниках по поводу как феодализма, так и капитализма в России писалось: «развивался в большей степени вширь, чем вглубь». Иными словами, и тот и другой наслаивались на нечто. Это нечто было, по сути, поздневарварской/раннеклассовой основой, которая в хозяйственном, а в значительной части и в социальном плане сохранилась до конца XIX в., отторгая как дворянско-петербургский, так и буржуазный строй, и в то же время разлагаясь под их воздействием и — внимание! — разлагая их. В этом плане советский коммунизм, «Красный проект» с его отрицанием частной собственности, классовости (то есть «питерской системы» в ее самодержавно-дворянском, а затем квазибуржуазном, по сути, антинародном варианте) негативнодиалектически стал современным (modern) выражением поздневарварской/раннеклассовой сути русской жизни в том виде, в котором она существовала в течение последнего тысячелетия. Эта классовая неоформленность, кстати, соответствует национальной неоформленности — и наоборот.