М. Загребельный: Лев Троцкий

Шеридан вскоре покинула Москву. «Со Львом мы расстались как-то очень резко и быстро, – вспоминала она, – просто перестали встречаться. Его жена Седова узнала о наших встречах и, как мне передавали, закатила ему не одну сцену ревности. Со своей стороны, меня не устраивал такой мужчина, который быстро воспламеняется, бурно горит, до синего пламени, но так же быстро и остывает, совсем не учитывая желания женщины и ее пыл. Хотя должна признаться, что встречи с Троцким оставили у меня вспоминания на всю жизнь, как встречи с интересным человеком, он подолгу говорил во время свиданий и много мне рассказывал».

На взгляд Троцкого, социализм в идеале требовал такого уровня экономического развития, который превосходил бы даже самый передовой капитализм и позволил бы уйти от материальной нужды и борьбы за материальные блага, неизбежно сопровождающей эту нужду. Когда нет настоящего достатка для всех, тогда, по замечанию Маркса, «должна снова начаться борьба за необходимые предметы и, значит, должна воскреснуть вся та старая дребедень». Здесь, отмечал Троцкий, лежит ключ к пониманию, как он их назвал, «эпигонов». «Эпигоны» явились политическим выражением «всей той старой дребедени», которая возродилась в Советском Союзе из-за того, что революция не смогла перешагнуть через его границы. «Эпигонами» вождь назвал Сталина, Зиновьева, Каменева, которые с начала марта 1923 года, после окончательного ухудшения состояния здоровья Ленина, с удвоенной энергией принялись готовить почву к отстранению Троцкого от руководящих постов. На рубеже 1922–1923 годов больной Ленин продиктовал документ, так называемое «Завещание Ленина», в котором он признает несовместимость Троцкого и Сталина.

Вспоминает художник Ефимов: «Я очень охотно ходил на открытые партийные собрания и с интересом слушал острые словесные баталии. С неизменным ораторским блеском выступал Троцкий, и мне хорошо запомнились отдельные его эффектные фразы: «Лениным никто не может стать, но ленинцем должен быть каждый!» Эта красивая сентенция вызвала дружные аплодисменты аудитории, и я видел, как и Сталин небрежно и снисходительно похлопал в ладоши. Выступления самого Сталина являли собой разительный контраст с яркими речами Троцкого. Довольно монотонно, невыразительным глуховатым голосом он перечислял: «Первая ошибка товарища Троцкого состоит в том… Вторая ошибка товарища Троцкого состоит в том… Четвертая ошибка… Шестая ошибка…» Конечно, он не мог сравниться с Троцким в красноречии, но в то время как Лев Давидович блистал и гремел на собраниях, Иосиф Виссарионович в тиши своего кабинета на Старой площади занимался более практическим делом: он заботливо подбирал кадры, на которые он мог надежно положиться при любом голосовании».

В 1922–1924 годах под вождя Красной армии копало тайное «политбюро», «семерка», в которое вошли все члены Политбюро, кроме Троцкого. Оно строило вертикаль власти без Льва Давидовича и его соратников. «Уже нельзя стало занять пост директора завода, секретаря цеховой ячейки, председателя волостного исполкома, бухгалтера, переписчицы, – писал Троцкий, – не зарекомендовав себя антитроцкистом». Чекисты (с 1922 года их ведомство было переименовано в ГПУ) докладывали Сталину, что в партийных организациях сохраняется много приверженцев Троцкого, в некоторых они составляют большинство. В 1923 году, а не, как принято считать, в тридцатых, Сталин изрек: «…главное, как считать голоса, а не как голосуют».

Сотрудник канцелярии Политбюро, а впоследствии беглец-невозвращенец из СССР Борис Бажанов, в лицах передал, как в сентябре 1923 года «тройка» решила нанести первый разгромный удар Троцкому.

23 сентября на Пленуме ЦК «тройка» предложила расширить состав Реввоенсовета. Все новые члены, во главе со Сталиным, оказались противниками Троцкого. Предреввоенсовета обрушился на «эпигонов»-интриганов, попросил родной ЦК освободить его от всех чинов и званий и направить простым солдатом в назревающую, очередную, на взгляд Коминтерна, германскую революцию. «Все это звучало громко и для «тройки» было довольно неудобно. Слово берет Зиновьев с явным намерением придать всему оттенок фарса и предлагает его также освободить от всех должностей и почестей и отправить вместе с Троцким солдатами германской революции. Сталин, окончательно превращая все это в комедию, торжественно заявляет, что ни в коем случае Центральный Комитет не может согласиться рисковать двумя такими драгоценными жизнями, и просит Центральный Комитет не отпускать в Германию своих «любимых вождей». Сейчас же это предложение было самым серьезным образом проголосовано. Все принимало характер хорошо разыгрываемой пьесы, но тут взял слово «голос из народа», ленинградский цекист Комаров с нарочито пролетарскими манерами. «Не понимаю только одного, почему товарищ Троцкий так кочевряжится». Вот это «кочевряжится» окончательно взорвало Троцкого. Он вскочил и заявил: «Прошу вычеркнуть меня из числа актеров этой унизительной комедии». И бросился к выходу. Это был разрыв. В зале царила тишина исторического момента. Но полный негодования Троцкий решил для вящего эффекта, уходя, хлопнуть дверью. Заседание происходило в Тронном зале царского дворца. Дверь зала огромная, железная и массивная. Чтобы ее открыть, Троцкий потянул ее изо всех сил. Дверь поплыла медленно и торжественно. В этот момент следовало сообразить, что есть двери, которыми хлопнуть нельзя. Но Троцкий в своем возбуждении этого не заметил и старался изо всех сил ею хлопнуть. Чтобы закрыться, дверь поплыла так же медленно и торжественно. Замысел был такой: великий вождь революции разорвал со своими коварными клевретами и, чтобы подчеркнуть разрыв, покидая их, в сердцах хлопает дверью. А получилось так: крайне раздраженный человек с козлиной бородкой барахтается на дверной ручке в непосильной борьбе с тяжелой и тупой дверью. Получилось нехорошо».