Елена Кочемировская - 10 гениев, изменивших мир

В апреле 1888 года в Ницце стало слишком жарко, весеннее солнце начало плохо действовать на больные глаза Ницше, и он отправился в более умеренный по климату Турин. Ранним утром 2 апреля он сел в поезд «Ривьера» и навсегда покинул Ниццу. Чтобы попасть в Турин, следовало сделать пересадку в Савойе. Но Ницше по ошибке сел в поезд, идущий в Геную, а его багаж, который состоял в основном из рукописей, покатил к месту назначения. Ницше тяжело перенес досадное недоразумение, у него случился очередной приступ болезни. Ученый провел два дня в гостинице в пригороде Генуи и лишь 5 апреля наконец попал в Турин.

В это же время произошла странная история, связанная с датским литературным критиком Г. Брандесом. Это он ввел в духовный мир скандинавских стран философию Ницше, оказавшую заметное влияние на знаменитых писателей Августа Стриндберга и Кнута Гамсуна. В свое время Брандес пришел в ужас от того, что никто в Скандинавии не знает столь великого мыслителя, и начал готовить курс лекций о его философии для Копенгагенского университета. Критик попросил Ницше прислать ему свою биографию и один из последних портретов, ибо внешность человека зачастую позволяет лучше понять и его внутренний мир. Тут-то и началась непонятная история, ставшая, возможно, одним из первых проявлений душевного расстройства Ницше.

Посланная Брандесу автобиография пестрила вымышленными событиями, вплоть до того, что Ницше уверял, будто его первое и настоящее имя – Густав-Адольф. Значительная часть автобиографии была посвящена физическому самочувствию Ницше и настойчивому желанию уверить Брандеса в том, что у него никогда не бывало симптомов душевного расстройства. В то же время он ничего не написал о своих произведениях, хотя Брандеса интересовало именно это. Странностями сопровождалась и просьба датского критика прислать фотографию. Лишь через три недели Ницше написал матери в Наумбург и попросил ее отправить Брандесу любой из его лучших снимков, даже если он окажется единственным. Тем временем Брандес упрекал философа в медлительности и удивлялся, что тот не найдет пяти минут, чтобы посетить фотоателье. Но Ницше упорно переадресовал эту просьбу матери, явно не желая фотографироваться.

Лекции Брандеса о творчестве Ницше пользовались большой популярностью и каждый раз собирали более трехсот слушателей. Философ был чрезвычайно доволен этим, но к чувству радости примешивался налет досады от того, что его признают в Дании, а в Германии, на родине, поклоняются другим кумирам, прежде всего Рихарду Вагнеру. Уязвленный Ницше задумал памфлет «Казус Вагнер». Это была блестяще написанная работа, пропитанная ядовитым и уничтожающим сарказмом.

Прежде всего Ницше отметил болезненный характер музыки Вагнера: «Вагнер – художник декаданса… Я далек от того, чтобы безмятежно созерцать, как этот декадент портит нам здоровье – и к тому же музыку! Человек ли вообще Вагнер? Не болезнь ли он скорее? Он делает больным все, к чему прикасается, – он сделал больною музыку».

Ницше утверждал, что Вагнер разработал новую систему музыки лишь потому, что чувствовал свою неспособность тягаться с классиками. Его музыка просто плоха, поэтому он прикрывает ее убожество пышностью декораций и величием легенды о Нибелунгах. С помощью грохота барабанов и воя флейт он стремится заставить всех остальных композиторов маршировать за собой: «Ни вкуса, ни голоса, ни дарования – сцене Вагнера нужно только одно: германцы… Глубоко символично, что появление и возвышение Вагнера совпадает по времени с возникновением «империи»: оба факта означают одно и то же – послушание и длинные ноги».

Памфлет был напечатан в середине сентября 1888 года, когда Ницше находился еще в Сильсе. В конце месяца он вновь поехал в Турин, где его самочувствие неожиданно резко улучшилось: пропали бессонница и головные боли, исчезли мучившие пятнадцать лет приступы тошноты. Ницше набросился на работу, совершал ежедневные прогулки вдоль берега По, много читал. Вечерами отправлялся на концерты или часами импровизировал в своей комнате на фортепиано. Он чувствовал себя превосходно, о чем незамедлительно сообщил матери и друзьям.

Но какой же контраст всему этому составляет некоторые поступки Ницше! К примеру, 10 августа он послал гамбургскому концертмейстеру Хансу фон Бюлову предложение поставить оперу своего секретаря, помощника и друга Петера Гаста «Венецианские львы», оцененную Ницше гораздо выше произведений Вагнера. Занятый делами Бюлов, который был к тому же директором берлинской филармонии, задержался с ответом. Напрасно прождав два месяца и потеряв терпение, Ницше, не выяснив причины молчания, написал в начале октября Бюлову в чрезвычайно резком тоне: «Вы не ответили на мое письмо. Обещаю Вам, что отныне навсегда оставляю Вас в покое. Я думаю, Вы понимаете, что это пожелание выразил Вам лучший ум века».