Вячеслав Шишков: Спектакль в селе Огрызлове

- Позор! Паршивый чорт! Я тебе в морду дам! - загремела попадья-Филат. Федотыч в будке грохнул кулаком, презрительно плюнул: - Ахтеры!.. и вдруг, к удивленью публики, невидимкой зазвучал со сцены пискливый женский голос: - О, дочь моя... Я тебя великодушно прощаю, - фистулой выговаривал Федотыч. Иди ко мне, я прижму тебя к своей собственной груди. Вот так, господь тебя благослови, господь тебя благослови, - и яростно зашипел: - Где Аннушка? Аннушку сюда, черти! Аннушку выбросили из-за кулис на кулаках. Семеня ножками и горестно восклицая: Я ж говорю вам, что не знаю роли... Я сбилась, сбилась... - она подбежала к попадье, которая безмолвно стояла ступой, обхватив живот. - Благословляй, дьявол! - треснул в пол кулаком суфлер. - Господь тебя благослови! - как протодьякон пробасила попадья. Павел Мохов метался за кулисами: - Занавес!.. К чорту Филата!.. Ах, дьяволы... снова! Но положенье спас буржуй жених, он роль знал на зубок, на сцену вышел игриво, попадья и Аннушка вновь овладели собой, Федотыч суфлировал на весь зал, как сто гусей, и на радостях суетливо глотал самогонку: из суфлерской будки несло сивухой. Потом вошел маленький бородатый священник в рясе и скуфье на-бекрень, отец Аннушки. - Поп, поп! - весело зашумели в зале. - Глянь-ка, братцы! Кутью продергивают. Несчастную Аннушку стали пропивать, жених с попом устраивают кутеж, гармошка, пляс, попадья в присядку чешет трепака, подушки с груди переползают на живот. Аннушка плачет. Зрителям любо: ай люли, хлопают в ладони: биц-биц-биц-браво! Аннушка плачет горше. Но вот врывается в кожаной куртке рабочий-коммунист: - Я спасу тебя! - Милый, милый! - бросается ему на шею Аннушка. Жених лезет драться, но коммунист выхватывает револьвер: - Она моя. Смерть буржуям!.. Поп с женихом в страхе ползут под кровать. Занавес. Хлопки. Восторженные крики: биц-биц-биц! * * * Перерыв длился целый час. Стемнело. Зажгли две керосиновые коптилки. Мрак наполовину поседел. У актеров как в сумасшедшем доме: кто плачет, кто смеется, кто зубрит роль. - Глотай сырьем, - лечит Федотыч голос кузнеца. - Видишь, у тебя кадык завалило.

Кузнец яйцо за яйцом вынимает из лукошка, где сложены дары доброхотодателей, целый десяток проглотил, а толку нет. - К чорту! - волнуется Павел Мохов. - Где это ты видел, чтобы так попадья говорила? Банщик какой-то, а не попадья! - Знай глотай... Обмякнет, - хрипит Федотыч. Бритое, жирное лицо его красно и мокро, словно обваренное кипятком. Самогонка в бутылке быстро убывает. Из зала густо выходила публика. Навстречу протискивались новые. Косяки дверей трещали. С треском отрывались пуговицы от рубах, от пиджаков. Иные тащили выше голов приподнятые стулья, чтобы не потерять место. "Налегай, ребята, налегай, жми сок из баб!" Костомятка была в коридорчике. Удалей всех продирался толстобокий попович в очках. Он яростно тыкал локтями и кулаками в животы, в бока, в спины, деликатно приговаривая: "будьте добры" да "будьте добры". Старому Емеле, до ужасу боявшемуся мышей, подсунули в карман дохлого мыша, а как вышли, попросили на понюшку табаку. Прозвенел звонок. Народ повалил обратно. Дядя Антип из соседней деревни постоял в раздумьи и, когда улица обезлюдела, махнул рукой: - А ну их к ляду и с комедью-то... - закинул на загорбок казенный стул и, озираючись на густые сумерки, пошагал, благословясь, домой: - Ужо в воскресенье еще приду. - Внимание, товарищи, внимание! - надсадно швырял в шумливый зал Павел Мохов. По независимым обстоятельствам, товарищи, попадья была высокая, теперь станет маленькой. Поп же, то-есть ее муж, как раз наоборот, сделается очень высокий. Но это не смущайтесь. Это перетрубация в ролях и - больше ничего. Итак, я подаю, товарищи, третий и последний звонок! * * * Занавес отдернули, и зал вытаращил полусонные глаза. Вот выплыла попадья, по одежде точь-в-точь та же, только на коротеньких ножках и пищит, а вслед за нею - высоченный поп, тот же самый - грива, борода, только ряса по колено и ходули-ноги, длинные, в обмотках. В публике смех, возгласы: - Пошто попадье ноги обрубили? - А ну-ка, бабушка, спляши! - Эй, полтора попа!! Изрядно наспиртовавшийся Федотыч едва залез в будку, но суфлировал на удивленье ясно и отчетливо: вся публика, даже та, что в коридоре, имела удовольствие слушать зараз две пьесы - одну из будки, другую от действующих лиц. Жировушка Федотыча - в черепке бараний жир с паклей - чадила ему в самый нос. Действие на сцене как по маслу шло. Буржуя-жениха прогнали, в доме водворился коммунист. Аннушка родила ребенка, который лежит в люльке и плачет. Люльку качает поп (кузнец Филат). Он говорит: - Это ребенок коммунистический, - и поет басом колыбельную: